Кто такая Даша?

Резун Нина

– Нет, мы просто… общаемся.

– Хороший парень. Присмотрись к нему.

Я думала, что вот сейчас она уйдет, и я наконец смогу спокойно заняться работой, но Нина Николаевна никуда не спешила.

– Разборчивая нынче молодежь пошла. И умная. А вот моей дочери мозгов в свое время не хватило. Вышла замуж за алкаша, и мается с ним столько лет! Еще, дура, троих детей от него родила. Говорит, люблю его, и никто мне больше не нужен. А он с работы на работу мыкается, нигде подолгу не задерживается. Кому ж алкаши-то нужны. Даже Роман Викторович его к себе на стройку

брал. Да чуть, дурак, человека не угробил. Зять в смысле мой.

– И что – ничего нельзя с этим сделать? С зависимостью его.

– Да можно. Вот закодировали. Вроде не пьет. Да и не работает. Не берут его нигде. У него трудовая, как «Война и мир» Толстого, да еще по статье увольняли. Как бы не сорвался опять.

Ох, как мне была знакома эта ситуация. Только Жерар не алкоголик, а наркоман. И с работой у него вечно проблемы были. Он кроме девяти классов никакого образования не имел, и работать мог разве, что грузчиком или каким-нибудь курьером, но с хромой ногой не везде мог трудоустроиться. И из-за этого часто злился и был в депрессии. А она при таких пристрастиях худший попутчик.

– Не надо сдаваться, – сказала я. – Если сейчас он не пьет, все у него получится, надо в него верить. Семья – это лучший мотиватор, и вы должны его поддерживать.

– Хорошо говоришь. Как будто знаешь что-то об этом. Кто-то пил у тебя в семье?

– Нет.

– А отец?

– Нет, он не пил. Его давно нет.

– Ну видно и правда девка толковая, раз тут работаешь, – и, бросив взгляд на дверь, как будто желая убедиться, что она действительно закрыта, добавила: – Может ты поговоришь с Храмцовым, чтобы он взял моего зятя на работу? На стройку. Он клянется, что больше пить не будет.

– А почему вы сами не поговорите с Романом Викторовичем?

– В прошлый раз он мне такой выговор за него сделал, что я просто не решаюсь. Из-за него ведь на стройке чуть человек не погиб. Но, слава богу, выжил. Проверки всякие пошли из разных органов, а Роман Викторович это страшно не любит.

– Почему вы думаете, он послушает меня?

Она наклонилась к моему столу и тише сказала:

– Нашла же ты к нему как-то подход, раз он тебя привечает, а этих куриц бросил.

Ой, мамочка, спаси и сохрани. Как оказалось, тихий вкрадчивый тон в голосе тоже может пробрать до костей. И это не то же самое, что несколько минут назад с Кудрявцевой.

Зазвонил телефон, и я вздрогнула. Взяла трубку трясущейся рукой и, сделав глубокий вздох, ровно произнесла: «Слушаю». Это звонили из коммерческого отдела и спрашивали, не подписал ли шеф документы, которые они приносили. Я проглядела бумаги, которые Роман Викторович вернул со своей визой, и, обнаружив требуемый документ, ответила, что за ним можно прийти и забрать.

После этого Нина Николаевна сразу заторопилась. Схватила меня за руку, и умоляющим тоном заговорила:

– Лерочка, на тебя вся надежда, не дай случиться беде. Он ведь опять начнет пить, если работу не найдет. Поговори с Романом Викторовичем. Пусть он даст ему второй шанс.

– Я, конечно, могу поговорить с ним, но не уверена,

что он прислушается к моим словам.

– А ты попробуй. Я ведь не только тебя видела выходящей из номера Шведова. Через пять минут оттуда же вышел шеф. Я никому этого не говорила. Но ты меня знаешь, поговорить я жуть как люблю.

Что это? Шантаж? Вот уж не думала, что Нина Николаевна на это способна. Она конечно сплетница, но добродушная женщина, и таких выпадов я от нее не ожидала.

– Хорошо, я поговорю с Романом Викторовичем.

В этот момент дверь открылась, и в приемную вошел тот самый сотрудник из коммерческого отдела, который мне звонил. Пока я отдавала ему документы, Нина Николаевна вышла, но осадок после ее визита еще долго оставался на душе.

С некоторых пор я стала рисовать. Купила специальную бумагу, карандаши и делала зарисовки. Это был вид из окна. Я не ходила в художественную школу, и училась этому искусству только с братом. И поэтому нет ничего удивительного, что эскизы мне не удавались. Но я все равно бралась за карандаш, смотрела видео в интернете и пробовала.

Бабушка не позволила мне оставить школу после девятого класса, настояла на том, чтобы я окончила все одиннадцать. Она понимала, что надежды на Жерара нет, и возлагала ее на меня. Она хотела, чтобы я получила высшее образование и выбилась в люди.

Но Жерар снова был в клинике, а бабушка слегла с сердцем. И я не справилась с эмоциями и не добрала всего один балл, чтобы поступить на бюджет. В архитектурный. На дизайн.

Но я не сказала ей, что не поступила. Обманула, и каждое утро уходила, будто бы в университет, а сама мыла полы в соседних домах и подрабатывала официанткой в маленьком кафе. А деньги откладывала.

А потом бабушки не стало, и на отложенные деньги я отучилась на секретаря.

И рисовать было некогда. А так хотелось.

И вот время нашлось. В те дни, когда Романа Викторовича не было, и я не делала ремонт на квартире, я могла весь вечер просидеть за рисунками, пока совсем не стемнеет, и только потом отложить карандаш и полюбоваться результатами своих трудов. Становилось лучше, но перспектива страдала.

В тот вечер я ждала Храмцова, и пока его не было, тоже взялась за карандаш, но вместо того, чтобы рисовать город, который был передо мной как на ладони, я вдруг стала выводить прямоугольник и вписывать в него черты лица: брови, глаза, нос, подбородок и уши. И в самую последнюю очередь губы.

Те самые губы, которые почти три месяца манили прикоснуться к ним, но всякий раз оставались недосягаемыми. Я прорисовывала их особенно тщательно. Мне была знакома на них каждая складочка, каждый изгиб, но только не вкус. И это сводило с ума.

Я услышала, как пришел Роман Викторович, и быстро убрала свой рисунок в тумбу. Я не показывала ему своих творений, и все мои таланты по-прежнему оставались им нераскрытыми.

Он прошел в комнату и как обычно оценил взглядом мой внешний вид. Оставшись удовлетворенным осмотром, шеф прошел к своему кофе. Я вернулась за барную стойку и села спиной к окну.