Кто-то смеется

Калинина Наталья Анатольевна

— Потрясающе! — вопил режиссер. — Какая исступленная страсть! Наконец-то я растормошил тебя, девочка! Мы с тобой сделаем колоссальные деньги!

Элли не испытывала ничего, кроме омерзения и боли.

— Вы всегда кичились своим богемным происхождением. И ты, и твоя сестра, но в особенности твой папаша. — Они снова обедали в ресторане, но на этот раз без Ксюши. Достигайлов был в смокинге и напоминал ей конферансье на летней эстраде в парке. Элли выпила много вина и была

на грани истерики. Она с трудом сдерживала смех. — Этот сноб здоровался со мной так, словно делал мне одолжение. Ну да, он был уверен в том, что за его спиной все русское искусство и литература в придачу. Ну а я вылез из навозной кучи и осмелился обзавестись капиталом, то есть, по мнению твоего отца, деньгами, заработанными грязным путем. Думаешь, я не помню, как он посмотрел на меня, когда я чуть не протаранил его на своем джипе возле магазина в Алексеевке? А ведь виноват был он, а не я. Элли, почему ты смеешься?

— У тебя кожа на лице, как у слона на заднице. Папочка, ты у нас такой богатый — почему ты не сделаешь себе пластику?

Он нахмурился и заказал чистого джина. Он молчал, исподлобья поглядывая на Элли, пока официант не принес ему заказ.

— Когда я пригласил ваше семейство в ресторан — я сделал это бескорыстно, только ради того, чтобы узнать вас поближе, завести с вами дружбу. Вы же вели себя, как знатные вельможи на свадьбе у батрака. Дескать, смотри: мы оказали тебе большую честь. Какие мы хорошие и демократичные. Борис то и дело вставлял мне шпильки и торжествовал, если удавалось задеть за больное место.

— Папочка, а разве у тебя есть больные места? Где? Покажи, а? Одно я, кажется, видела — это под животом, верно? У тебя там такой очаровательный маленький краник с двумя круглыми финтифлюшками.

Он стиснул рукой ее шею и ткнул носом в вазу с салатом. В ноздри набились пряности и майонез. Она оглушительно чихнула, обрызгав его.

— Официант! Отведите девушку в туалетную комнату, — сказал Достигайлов на едва понятном английском.

— Я не хочу в туалетную комнату, — капризно заявила Элли. Она быстро присела и стащила трусики. — Я пописаю здесь.

…Он два с лишним часа продержал ее в холодной ванне. Она так и не попросила у него прощения. Потом — она помнила это совсем смутно — он долил туда горячей воды и влез, плеская пеной на мраморный пол. Он совал ей во влагалище и в задний проход свои жирные пальцы и говорил всякие гадости про отца и Ксюшу. К счастью, она к тому времени почти ничего не соображала.

Ксюша скользнула под одеяло и прижалась к ней всем телом. Элли невольно отстранилась.

— Ты чего?

— Так, — пробормотала Элли. — Мне противно, когда ко мне кто-то прикасается.

— Мне надо поговорить с тобой. — Ксюша протянула руку и положила ее на голый живот Элли. — Какая ты теплая и мягкая.

Элли

сбросила руку сестры и села в кровати. Казалось, ее вот-вот стошнит.

— Послушай, ты совсем одичала, Елочка. Мы, как-никак, сестры.

Элли отодвинулась к самому краю кровати и обхватила руками колени.

— Уходи. Мне противно, — сказала она.

— Дурочка. Разве ласка может быть противной? Мне так холодно и неуютно в этом мире. От красивого тела исходят тепло и покой. У тебя очень красивое тело, Елочка. Пожалуйста, согрей меня.

Ксюша обхватила сестру руками и заплакала. У нее были обжигающе горячие слезы.

— Я хочу домой, — сказала Элли, с трудом сдерживаясь, чтобы тоже не заплакать.

— Это невозможно, — сказала Ксюша.

— Отец не знает, где мы и что с нами. Думаю, он сходит с ума.

Ксюша громко всхлипнула.

— Я убью этого борова, и мы уедем домой.

— Не надо, Елка, прошу тебя. У нас больше нет дома.

— Но отец… Он так нас любит.

— Отца тоже больше нет! Понимаешь? Его больше нет!

— Что ты несешь? Ты опять сидела на игле?

— Меня уже ничего не берет. Я ни на секунду не могу забыться. Елка, Елка, ты бы видела его…

Ксюша судорожно вздохнула и затихла на груди у сестры.

— Кого? — не поняла Элли.

— Он был похож на обуглившийся окорок. А эта вонь… Ты представить себе не можешь, как от него мерзостно воняло.

Элли грубо отпихнула сестру и встала.

— Расскажи мне все, как было, — потребовала она.

— Не стоит. Тебе еще жить и жить. Это мои деньки сочтены. Но я сама во всем виновата и ни о чем не жалею. Елочка, дорогая, в этом мерзопакостном мире самое ценное — сиюминутные удовольствия. Иди сюда.

Она протянула руку и ущипнула сестру за ягодицу. Элли наотмашь ударила ее по лицу.

— Прости, Елочка. Я такая испорченная. Все только и делали, что портили меня. С самого рождения.

— Ты говоришь, от отца… отец сгорел в том пожаре?

— Да. Я стояла рядом с ним, когда вспыхнула Башня. Как цистерна с бензином. Отец кинулся в огонь с криком: «Мой «Закат»!» Елочка, милая, я не хочу больше жить!..

Прошло несколько минут, прежде чем она смогла заговорить снова.

— С тобой творилось что-то странное. Ты много выпила в тот вечер. У тебя был вид неистовой валькирии.

— Я себя плохо чувствовала. Кажется, у меня была температура. Хотя какая теперь разница? Отца все равно больше нет. Но почему загорелась Башня?

— Не надо, Елочка, прошу тебя. Уже ничего не вернешь. Дай лучше я поцелую тебя.

Элли не успела отвернуться. Ксюша впилась в ее губы, как вампир. Ей казалось, она высасывает из нее жизнь.

— Я должна знать, отчего сгорела Башня, — сказала она, когда Ксюша наконец ее отпустила. — Ее кто-то поджег?

Ксюша кивнула.