Кто ты, Такидзиро Решетников? Том 6
Шрифт:
В последнюю секунду, однако, она успела увернуться и чёрная жидкость пролилась на пол, не на одежду.
— … кто-то, подставивший банк, словно на другой планете собирается жить, — завершила она. — Мы отвесим трендюлей банку — те, в свою очередь, найдут способ отыграться на зачинщиках. У финансистов есть ну очень хорошие собственные возможности, поверь! Нашим не уступают, потому что там даже не миллионы, а миллиарды!
— Объяснишь? — попросил Решетников. — Я со своего уровня не вижу вариантов, уже молчу, почему ты в это так вцепилась. Ну да, очередное нарушение, но на фоне остального в мой адрес —
— Нарушения в твой адрес давай считать болезнями. По аналогии, на каждую болезнь есть свой профильный врач.
— И?
— Я согласна, что гепатит и перелом лодыжки могу как стоматолог не вылечить, образно. Но когда на моих глазах возникают проблемы с зубом, доставляющему эти проблемы именно дипломированного стоматолога следует опасаться больше прочих. Особенно если всё происходит в моём стоматологическом кабинете, извиняюсь за кривую аналогию — читай, на моей территории.
— Объясняй! — потребовал Такидзиро, устраиваясь поудобнее, упираясь при этом в женское бедро и наваливаясь на закуски. — Ничего не ясно!
— Что ты знаешь о сокайя? — Моэко тоже не заморачивается этикетом и ест со мной из одной тарелки, благо, палочками удобно.
— По большому счёту, ничего, — констатирую после некоторого размышления. — Понимаю, что шантаж, но предполагаю, что там не всё так просто? Как кажется обывателю?
— Мелькали в общении детали, длинным шерстяным носком не выглядишь, если тебя узнать чуть ближе.? Ты точно обыватель? — уточняет она. — Я без претензий, для понимания.
— В данном случае точно. Если что и знаю, то по другой части. И у меня уже сложились свои подозрения — всё расскажу, но давай вначале растолкуешь ты.
— Итак, сокайя. Классическая схема, против этого банка — самое оно. Вначале внедряемся в число миноритарных акционеров с помощью скупки небольших пакетов акций — можно даже раскошелиться, чтобы получить голос в совете, потом стократно окупится.
— Хм.
— Обычно миноритарщики на заседания не ходят, — Моэко старательно налегает на овощи и мою рыбу. — Пара десятков наших крепких парней, ставших теми самыми микро-акционерами, дружно явятся на следующее собрание. Ещё раз: процедура сколько раз отработана, коллектив сыгран, а два десятка воспитанников МОЕГО отца в условиях замкнутого зала стоят как бы не полусотни корпоративных охранников. Тем более, в банке столько народу на таких мероприятиях не бывает, дальше объяснять?
— Ух ты. Будут скандалить? — напрашивается в первую очередь.
— Конечно, — подтверждает собеседница, забирая всего себе лосося и жестом заказывая второго. — Причём скандалить они будут вручную, под новостную трансляцию, громко, шумно, больно, — Моэко ударяет правым кулаком в левую ладонь. — Право говорить и требовать у них есть по закону — акционеры, повторюсь. Да, небольшие, но даже единственная честно купленная акция имеет право вещать, сколько хочет.
— Ух ты.
— … Ну а то, что со стороны будет смотреться слишком эмоционально и банкирам придётся вызывать полицию, для нашей задачи только в плюс: пресса скандалы любит.
— Это как-то скажется на правлении? — догадываюсь.
— Для начала, пару дней стоимость банка на бирже будет тарахтеть вниз — «как
— Жёстко.
— Не мы первыми начали, — разводит руками брюнетка. — Сюда же учти, что нам стоимость тех акций — до известного места, хоть в минус пусть рухнут. Наша цель — воспитательная, они должны страдать. Чем выше их страдания, тем крепче прививка остальным, соблюдайте закон.
— Занятно.
— Наши счета и информация о них — священная корова, ни в коем случае не дойная, — чеканит Моэко. — Уж тем более не мясная, я сейчас о твоей ситуации.
Пару секунд едим молча, дожидаемся перемены блюд и едим снова.
— Напоминает выстрел из гаубицы по воробьям, — озвучиваю, что думаю. — Ради меня одного. Эффект объяснять?
— Да, я не военная.
— Одного убил, остальных напугал, а стоимость выстрела превышает цену воробья на порядки. Иными словами, всё равно что ударить самого себя.
— Ты не понимаешь, — спутница морщится, — как с иностранцем разговариваю. Якудза — сами по себе специфические люди. Наши нематериальные ценности очень часто превышают материальные.
— И?
— Репутацию очень легко конвертировать не просто в деньги, а в огромные деньги: если знаешь, как, и никогда не нарушаешь правил. Если и на твоём примере, — она подчеркивает «и», — мы всем продемонстрируем, что наши счета трогать нельзя ни в каком разрезе, я в течение двух кварталов получу достаточно обратки, чтобы и Эдогава-кай было хорошо, и банкиры больше никакой спецуре поперёк закона ничего не раскрывали. Не считая прямого финансового выхлопа от шантажа, — припечатывает она.
Выражением лица даю понять, что обо всём этом думаю. Моэко — очень умная, с ней коммуникацией является даже молчание.
— А-а-а, я же не договорила! Непосредственно мордобой на каждом собрании акционеров (хоть и раз в месяц, пока нам не надоест) является лишь частью комплекса! — спутница широко улыбается. — Параллельно мы скупаем столько компрометирующих фактов о руководстве компании, сколько можем. А чистых там нет, поверь опыту.
— Информация стоит денег, — отвечаю пробным шаром, поскольку реально интересно.
— Нужно отличать невозвратные расходы от инвестиций, — парирует собеседница. — Ты этого нигде и никогда не услышишь, потому делюсь по секрету. Никогда ещё ни у кого из наших не пропала зря ни одна иена, потраченная на информацию.
— В смысле, на компромат?
— Да. Окупаемость — от одного к трём, это в худшем случае. В самом неудачном. Двести процентов рентабельности по минимуму.
— Страшно жить, — придвигаю к себе горшок с супом из креветок.
— Это же не ради удовольствия или наживы, а воспитательные меры, — спокойно произносит Моэко. — Мы и сами от них не в восторге, но священных коров нужно защищать. Любой ценой. Повторюсь, методика наработана, поэтому я искренне не понимаю, что за отбитые люди затеяли так нахально ехать на красный свет. Образно.