Кто услышит коноплянку?

Лихачев Виктор

– Сегодня об этом не будем, хорошо? Не обижайтесь, но если бы вы знали, как приятно об этом не думать.

– Я знаю.

– Еще раз спасибо - и уезжайте. Ваши мужики вас ждут, а уже поздно. Внезапно она качнула головой. Глаза были опущены.

– Я что-то не то сказал?
– встревожился Киреев.
– У вас неприятности?

– У меня - ничего.

– В каком смысле?

– В самом прямом. Приду домой, а в доме тишина. Одни фотографии со стен на меня смотрят.

– Фотографии? Чьи?

– Мужа и сына. Год назад мы машину

купили... Несколько лет копили. Счастливы были - не передать. К морю поехать хотели...

– Наталья Михайловна, я ведь не хотел...

– Ничего. Сейчас боль глуше стала. Тоска острее, а вот боль - глуше.

– Они... погибли?

– Коля с Илюшей? Ехали мы на дачу, под Звенигородом. Коля что-то хотел мне сказать, я не расслышала. Он обернулся и... Машину вынесло на встречную полосу... До сих пор не могу себе простить, что села на заднее сиденье, а Илюшку вперед посадила.

– Ему сколько было?

– Тринадцать... Неожиданно для себя Киреев поклонился Наталье Михайловне в пояс, а затем, ничего не говоря, не прощаясь, поспешил прочь.

Глава девятая

Иванов Григорий Романович, он же Гришаня, он же Барсук, сидел на кухне у своей старинной приятельницы Юльки и изливал ей душу. Вообще-то в настоящий момент Гришаня, как он сам выражался, "крутил любовь" с другой девушкой, но вчера, после похорон Владимира Николаевича, ноги сами привели его сюда. Разумеется, был риск кого-нибудь здесь встретить, как никак они не виделись почти полгода. Но, с другой стороны, Гришаня, будучи убежденным холостяком, имел удивительное свойство: он умудрялся тихо, без ссор, истерик покидать своих возлюбленных, а потом, так же тихо вновь появлялся на горизонте. Из всех его приятельниц Юлька была самой умной, или, как он сам говорил, "с понятием баба". Правда, это Гришаня понял, только оставив ее.

– Переночевать пустишь?
– без лишних предисловий, стоя у порога, спросил Григорий.

– И всего-то? Если только переночевать - иди в гостиницу. Вот девка, даже бровью не повела, будто вчера последний раз виделись.

– Ты же знаешь, я ни от чего не откажусь.
– Гришаню было тяжело смутить. Он отодвинул Юльку в сторону и прошел в комнату.
– Ты одна?

– А ты не слыхал, я два дня как замуж вышла. Сейчас муж с работы придет.

– Болтаешь. Кому ты кроме меня нужна?

– Так уж и никому? Юлька сделала вид, что обиделась, но Гришаня понял, что, во-первых, мужским духом в квартире Юлии Антоновны Селивановой не пахло, а во-вторых, что он прощен. У нее была черта, которая очень нравилась обычно сдержанному и неразговорчивому Иванову: Юлька, несмотря на то, что любила поприкалывать, умела хранить тайны - и свои, и чужие. В отличие от абсолютного большинства других женщин. В его теперешнем состоянии это было важно. Будучи "бабой с понятием", молодая женщина сначала накормила гостя, затем постелила ему постель, не забыв сама лечь туда. Утром вновь накормила и лишь затем, вымыв посуду и сев напротив него, сказала:

–

Ну, рассказывай. Вижу, что-то ломает тебя. Правильно, что ко мне пришел. Это вы, мужики, думаете, что баба только для постели нужна или детей рожать. Рассказывай. И он стал рассказывать. О том, как убили Воронова и погиб хороший парень, его сменщик Пашка Воробьев, у которого двое детишек осталось. И еще о том, что он, Гришаня, вроде бы радоваться должен: в тот роковой вечер ему с хозяином рядом находиться было должно, но проклятый радикулит скрутил и - "я дома три дня провалялся, а тут включаю телевизор, а там такое". Болит все равно душа, болит. Будто и Ворона предал, и Пашку подставил.

– Это ты брось, Барсук, - перебила его Юлька.
– Ты первым делом должен был в церковь сходить, Богу свечку поставить. Считай, что ты второй раз родился... А спина-то как, болит?

– Вроде бы лучше. А что?

– Да так, просто о здоровье справилась... А ведь никакого радикулита у тебя и в помине не было. Юлька отхлебнула из бутылки пива и, усмехаясь, посмотрела прямо в глаза Гришане.

– Почему это не было? Я и справку могу показать.
– Иванов разволновался.
– Ты на что намекаешь?

– Да ни на что. Мы с тобой, Барсучок, в постели не в шахматы играли. Уж как ты кувыркался акробат, ни дать ни взять. А я же не зря почти семь лет массажисткой проработала, кое в чем соображаю. После приступа радикулита так не кувыркаются, дружок. Гришаня рассвирепел.

– Ты, в натуре, хочешь сказать, что я сейчас тебе лапшу на уши вешаю?

– Именно это и хочу сказать.
– Юлька вновь пригубила пива и стала смотреть на него еще наглее. А справку свою ты у Дмитрича за бутылку достал. Угадала? Ты здоров как бык, Гришечка. Неожиданно он схватился за голову обеими руками. Былого гнева не осталось и в помине.

– Что же мне делать, что же мне делать?

– Прежде всего не скулить. Ты здоровый мужик, а ноешь, как, прости меня...

– Если ты засомневалась в моей болезни, то уж милиция и подавно.

– Слушай, Барсук, мне до работы час остался, а еще собраться надо. Ты либо всю правду расскажи, либо умолкай. Ни шантажировать тебя, ни в милицию бежать я не собираюсь. Только, повторяю, врать не надо. Думаешь, я поверила, что ты по Ворону так убиваешься?

– Он хороший мужик был. Справедливый. И мне по жизни пару раз серьезно помог.

– Царство ему Небесное за это. Только у них, Гриша, у банкиров и прочих всяких олигархов, судьба такая. Много денег - много риска. И он знал, чем рискует. Потому и на охрану свою не скупился. А вот, видишь, и охрана не помогла. Я же не думаю, - она сделала паузу, - что это ты его тогда...

– Что ты, что ты, гадом буду - не я, но...

– Все, хочешь - молчи, а мне пора собираться.

– Сиди. Я расскажу. Думаешь, правду легко говорить? А тут такой случай - даже другу не расскажешь. И в себе все хранить - тоже мочи нет. Короче... Одним словом, виноват я в смерти Владимира Николаевича.