Кто услышит коноплянку?
Шрифт:
– Почему ему так трудно дышать?
– Нет. Не угадали.
– Почему нога забинтована?
– Опять мимо. Сдаетесь? Он спросил: "Теперь у меня нормальные ногти?"
– И после этих слов у Врача началась истерика?
– Разумеется. О ногтях он же совершенно забыл.
– Смешно. Я запомню эту историю, хотя на анекдот смахивает.
– Чтоб я провалился на месте, все так и было. Я с обоими до сих пор дружу.
– Только зачем вы ее мне рассказали?
– Чтоб вам весело стало. У меня получилось?
– Темните. У вас тоже сердце
– Вы настоящая женщина: во всем ищете практический смысл... Слабое, сильное... И про операцию давайте больше не будем говорить.
– Хорошо. Кто-то должен быть рядом с вами. Жена...
– Мы на днях разводимся. Нет-нет, не спешите осуждать ее. Галина была готова переехать сюда жить. Мне это не нужно. Ушла она от меня, когда я еще был здоров. Аки бык. Смотрите, а мы с вами много уже сделали. Боюсь, я у вас в неоплатном долгу.
– Михаил, вот бумаги какие-то. Стихи. С ними что делать?
– Поскольку я не Пушкин, то можно со спокойной совестью рвать и выбрасывать в мусоропровод. Это баловство мое юношеское.
– А вот что-то детское.
– Нет, это взрослые стихи.
– Тут что-то про Занзибар, про школу. Я подумала... Киреев пристально посмотрел на Софью. Она не опустила глаз. Но ни насмешки, ни иронии Михаил Прокофьевич в них не увидел.
– Не обижайтесь. Это частичка жизни. Моей жизни. Маленький городок. Школа. Зима. Женщина, которую я любил, работала учительницей. Я встречал ее после работы. Вот как-то в ожидании и родились эти строчки. Шутейные.
– Прочитайте.
– Не знаю, стоит ли, - Киреев колебался.
– Ну, хорошо. Весь день вы в школе провели,
Как трудно вам - я понимаю, А где-то персики цвели,
Не здесь, конечно, в Занзибаре. А где-то солнце есть. И зной
Пылает в дебрях Амазонки. У нас зима, и не со мной
Во сне плывете вы на джонке. Вот старый, важный какаду
Лениво дремлет у болота, Признаюсь, - на мою беду,
И мне туда попасть охота. Нет, не в болото, а на юг,
Где звери, зной и ананасы. Вы улыбаетесь, мой друг?
И даже сердитесь? Напрасно! Все сны. Мечты. И дребедень.
На улице - пурге неймется, Без вас прошел мой серый день,
А вечер быстро пронесется. Пустой автобус повезет
Меня сквозь ночь, и как в бреду Мне сонным глазом подмигнет
Ленивый старый какаду. Он замолчал. Софья спросила:
– И вы с ней разводитесь?
– Опять практичный женский вопрос.
– Я серьезно спрашиваю.
– Нет, не с ней. Та женщина так и не стала моей женой.
– Почему?
– Я думал, что в жизни много красивых девушек и что самую красивую я пока не встретил. А еще у этой девушки был ребенок. Не мой, разумеется.
– Ну и как, встретили потом самую красивую?
– Не знаю.
– "Мне сонным глазом подмигнет ленивый старый какаду". По-моему, неплохо. А вообще, вы стихи всерьез писать не пробовали?
– У нас ведь в России как? Есть Пушкин. Гений. Рядом никто не стоял и не стоит. Читаешь, думаешь: просто как, наверное, и я так смогу написать. Ну а дальше кому как повезет.
– В каком смысле?
– В
– А вы их запомнили?
– У нас сегодня что-то вроде вечера поэзии?
– Разве это плохо? Признаюсь, я давно стихи не слушала. А вы хорошо читаете.
– Опять смеетесь.
– Нисколько. Вы не хотите, чтобы ваше чтение понравилось - потому и неплохо читаете. Правда, прочтите то стихотворение. Вы же сказали, что в долгу неоплатном. Вот и расплатитесь.
– Считайте, что уговорили. Так, сейчас вспомню, как оно начинается. Киреев замолчал, собираясь с мыслями. Затем будто вспомнил что-то хорошее: бледное лицо его порозовело, оживилось. Но он молчал. Софья сидела на полу по-турецки и смотрела на этого странного человека. Поздний вечер, пустая комната, романтики никакой. Вместо шампанского совершенно жуткий кофе из банки, вместо свечей - голая лампочка. Она говорила себе, что ей жаль, искренне жаль этого человека, что к нему у нее важное дело, цена которого не только многие тысячи, а может, даже десятки и сотни тысяч долларов и ее жизнь и спокойствие. Но было что-то еще. И в этом Софья никогда бы себе не призналась. Киреев не был похож ни на кого из ее знакомых. И сейчас она искренне хотела узнать, после каких строчек и какого именно поэта Михаил перестал писать стихи. А он словно очнулся от сна и стал читать. Мне в черный день приснится
Высокая звезда, Глубокая криница,
Студеная вода И крестики сирени
В росе у самых глаз. Но больше нет ступени
И тени спрячут нас. И если вышли двое
На волю из тюрьмы, То это мы с тобою,
Одни на свете мы, И мы уже не дети,
И разве я не прав, Когда всего на свете
Светлее твой рукав. Что с нами ни случится,
В мой самый черный день, Мне в черный день приснится
Криница и сирень, И тонкое колечко,
И твой простой наряд, И на мосту за речкой
Колеса простучат. На свете все проходит,
И даже эта ночь Проходит и уводит
Тебя из сада прочь. И разве в нашей власти
Вернуть свою зарю? На собственное счастье
Я как слепой смотрю. Стучат. Кто там?
– Мария.
Отворишь дверь: - Кто там? Ответа нет. Живые
Не так приходят к нам. Их поступь тяжелее,
И руки у живых Грубее и теплее
Незримых рук твоих.
– Где ты была?
– Ответа
Не слышу на вопрос. Быть может, сон мой - это
Невнятный стук колес Там, на мосту, за речкой,
Где светится звезда, И кануло колечко
В криницу навсегда.
– Арсений Тарковский?
– после недолгого молчания спросила Софья.
– Вы знаете?
– пришла пора удивляться Кирееву.
– Мне казалось, что современная молодежь не интересуется поэзией. А знать Арсения Тарковского - это сродни подвигу.
– Напрасно иронизируете.
– И не собирался. Простите, если услышали иронию. Это искреннее удивление. Правда. Может, мне не везло, но я еще не встречал среди вашего брата тех, кто читал Арсения Тарковского... Вы первая.