Кто виноват
Шрифт:
Беда в том, что я гадал о взрывоопасных последствиях их брачного союза, забывая о творившемся за кулисами. Когда отец рассказывал эту историю, у меня складывалось впечатление, будто мама возникла в кабинке колеса обозрения из ниоткуда, что до волшебного появления ее не существовало, у нее не было семьи, прошлого, собственной жизни.
Я вытащил из ящика комода – родители запрещали туда заглядывать – выцветший черно-белый снимок улыбающейся пары (вероятно, супругов), черты которых казались родными (особенно похожими на мамины). Он лежал между страниц одной из книжек, которую мама незаметно оставила у меня в комнате.
Самое время показать ее отцу?
– Ах ты, гениальный сыщик, везде суешь свой нос! Где ты ее откопал?
– Нашел.
– Так где же, можно узнать? – спросил он не столько сердито, сколько
– В маминой книжке.
– Значит, в маминой книжке… – Он тянул время.
– Кто это? – спросил я, теряя терпение.
– А ты как думаешь?
Я соврал, что понятия не имею. Поэтому и спрашиваю.
– Что ж, познакомься: Гвидо и Фьоретта Сачердоти, твои дедушка и бабушка.
Подтвердив старинные подозрения, я вновь схватил фотографию, надеясь, что, рассмотрев ее как никогда внимательно, открою драгоценную правду о своем генеалогическом древе.
Снимок был стандартного формата, пожелтевший от времени. На нем была пара средних лет (по крайней мере, так мне казалось тогда), позировавшая перед книжными полками. Красивая миниатюрная женщина с каштановыми волосами – совсем как мама. Она глядела на мужчину с обожанием, снизу вверх. А он, не заслуживавший подобного поклонения, уставился прямо в объектив. Вид у него был насупленный и серьезный, особенно из-за очков в массивной темной оправе. Осунувшееся худое лицо, рубашка застегнута на все пуговицы – он поразительно напоминал моего невезучего учителя химии.
– Они умерли, да?
– Задолго до твоего рождения.
– Какими они были?
– Я их не знал, мама редко о них говорит, но, судя по всему, наверняка хорошими людьми. С заскоками, не без того, но клевыми.
– Раз ты не был с ними знаком, откуда тебе известно, что это они, что они были милые, но с заскоками?
– Известно, и всё. Я знаю эту фотографию, знаю их историю. – Теперь отец выхватил снимок у меня из рук.
Не отрывая от него взгляда и словно разговаривая сам с собой, он спокойно поведал мне то, что я мечтал узнать с тех пор, как нашел фотографию: Гвидо и Фьоретта Сачердоти погибли у себя дома, во время пожара, разразившегося глубокой ночью. Трагической судьбы чудом удалось избежать их единственной дочери, которой шел тринадцатый год. Пока тела родителей горели в гостиной вместе с мебелью и прочим добром, мама, столкнувшись с неслыханным для столь юного существа выбором и проявив свойственную ей отвагу, прыгнула с третьего этажа, рискуя сломать себе шею. Если не считать сильнейшего шока и неописуемого горя из-за гибели стариков, она отделалась переломом голени. После больницы она перебралась к тете Норе, отцовской сестре, которая стала о ней заботиться. Все шло гладко, пока мама, новоиспеченная выпускница математического факультета, не отправилась вместе с подругой в луна-парк. Остальное мне было уже известно.
Известно, а как же. Остальным был я и наша жизнь до сегодняшнего дня. Жаль, что это не помогло разгадать загадку, отчего такая гостеприимная и великодушная женщина, как тетя Нора, воспротивилась свадьбе родителей? Непонятный запрет, превращавший всю историю в приключенческий роман с непредсказуемым развитием событий, что делало его еще увлекательнее: вот мама, оказавшись на распутье, решает принести жертву на алтарь любви и забыть о том, скольким она обязана своей благодетельнице. Какой благородный шаг, какой дерзкий поступок с непоправимыми последствиями! Я всегда считал маму интересным персонажем, но все же не до такой степени. Наконец-то ее сдержанность, строгость, нетерпимость ко всякой пустой жеманности обрели правдоподобное объяснение. Сколько же испытаний выпало бедной маме: сначала родители, затем длительное сожительство с мачехой-ведьмой – тетей Норой и, наконец, встреча с мужчиной, ради любви к которому она порвала с прошлым, отреклась от своей родины, от своего народа, своей веры. Вот это характер! Я решил, что она не шпионка, что злодеями в этой истории были родственники, от которых она избавилась, чтобы остаться с отцом и со мной. Мы были одновременно ее выбором и символом ее спасения.
Ну вот, теперь все опять казалось нормальным. Единственное, что не вписывалось в картину, – то, к чему мы готовились. Зачем давать им еще один шанс?
Но это было неважно. Важно было то, что густой покров тумана, на несколько мгновений окутавший мамину
Мои любимые супергерои – Питер Паркер, Кларк Кент, Брюс Уэйн – тоже были сиротами, печальное прошлое довлело над ними, а настоящее сводилось к сознательно выбранному одиночеству, обету молчания и притворству.
В комиксах о маме, которые я быстренько нарисовал у себя голове, на роль злодея я волей-неволей назначил тетю Нору. Она была как Магнето, перешла со светлой на темную сторону из-за извращенного понимания справедливости. Как могла эта мегера противиться свадьбе родителей? Как могла подумать, что лучший человек на земле недостоин ее племянницы? Зачем разъединять то, что сама судьба решила соединить в таком сказочном сценарии, как катание на колесе обозрения? Конечно, не следовало забывать о том, что союз мамы и папы прежде всего касался меня: возьми верх тетя Нора, убеди она маму отказаться от брака, я бы не появился на свет. В то время подобное обстоятельство казалось мне куда более катастрофичным, чем сегодня.
– Слушай, пап, я все равно не понимаю, почему тетя Нора не хотела, чтобы вы поженились?
– Так уж устроены евреи, – ответил папа. Было заметно, что скоро у него лопнет терпение. – Не любят они смешиваться с другими.
По пути к Сачердоти мы проехали мимо трущоб, которые много лет назад подпитывали мои детские этнологические фантазии. С тех пор я отверг предположение, что мама, ее семья и даже оборванка Мириам как-то связаны с населявшим их обездоленным племенем. Тем не менее смутные представления о еврейском народе, основанные на сведениях, которые я поспешил извлечь из энциклопедии, не развеяли опасения, что судьба готовит нам не менее красочную картину.
Мы проехали незнакомые районы, затем оказались в части города, которую я неплохо знал, неподалеку от моей школы. Миновав Форум (тогда движение не было перекрыто), мы стали карабкаться вверх по петляющей улице, обрамленной платанами. Магазины, которых с каждым кварталом становилось все меньше, как будто стыдились выставлять товары первой необходимости; посетителей в них было немного, и казалось, что магазины служат для украшения улиц. Трудно было отличить уединенные отели и посольства не самых могущественных государств. На фасаде одной виллы, в окружении пышной субтропической флоры, развевался флаг скандинавской страны, от которого веяло холодом. Куда естественнее выглядело сочетание холеных породистых собак и ведущих их на поводке экзотических сопровождающих. Вероятно, это была прислуга. Неужели в Риме, на расстоянии пушечного выстрела от фотогеничных древних развалин, располагался анклав, обитателей которого обслуживали и почитали? Неужели мама во время угрюмой юности принадлежала к этому анклаву?
Не успели мы выйти из машины, как привратник дома, где явно проживали важные господа, покинул свой наблюдательный пункт и поспешил нам навстречу: не сияй он как медный грош, я бы решил, что он нас прогонит. Вместо этого он, словно виляя хвостом, принялся кружить вокруг мамы с таким счастливым видом, будто сегодня сбылась его давняя мечта. Тонкий, как ветка бузины, с кожей цвета карамели, с то ли насмешливой, то ли заискивающей улыбочкой, он смотрелся бы вполне естественно среди тигров Момпрачема [10] .
10
“Тигры, Момпрачема" (“Жемчужина Лабуана”, 1883–1884) – приключенческий роман Эмилио Сальгари, герои которого – малайские пираты.