Куба далеко? Куба рядом! 1978
Шрифт:
«О-о! Свои! Этого седого дедулю я помню. Вижу и он меня не забыл. Вон как глазки сверкнули. Помнит, что он является моим внештатным агентом, которому с его фамилией даже псевдоним присваивать не нужно. Надеюсь на сегодняшнем сходняке будет топить за своего «куратора» от спецслужб — меня».
— Марат Львович Вереница — Член Бюро ЦК ВЛКСМ. (Не приятный на вид, чуть полный усач, разглядывающий меня с неприязнью).
«Ну-ну. С тобой, по ходу, придётся повоевать. Уж больно наглый взгляд у тебя, усатенький. Посмотрим, кто кому более гладко причешет и кто, в конце
— Савелий Паничкин — комсорг Московской филармонии. (Прилизанный тип, с собачьей преданностью смотрящий по очереди на Тарана и на Вереницу иногда, правда, не забывая поглядывать и на всесоюзного агента 0077 Дорна).
«Не тот это Савелий и даже совсем на нужного Савелия, по кличке Сева, не похож. Мой-то «Ух»!!! А этот так… — просто погулять вышел… Как говорится — не пришей к п*** рукав. Явный приспособленец, карьерист, подлиза и, как правило, коз** на не ровных копытах. Характерный «сальный» вид, во всяком случае пока, такие во мне чувства вызывает. Буду очень рад, если ошибусь, но, к сожалению, скорее всего, этого не будет. Уж больно глаза преданно смотрят на начальство, ловя каждое его движение, в стремлении предугадать их желания и всячески им угодить. Таких верноподданнических глаз у нормальных людей не бывает. А вот у всяких п**** — у каждого первого имеется именно такой взгляд. Ну да ладно, посмотрим, через несколько минут, что окажется на самом деле. Глядишь, может я и ошибусь…»
— Елизавета Андреевна — секретарь-референт. (Зрелая тётенька в больших очках. Причёска, а-ля, башня. Лицо морщинистое и сморщившееся ещё больше при моём появлении.
«Чё я тебе сделал-то? Что ж ты, тётя, на меня так смотришь? В глазах прямо ненависть какая-то горит».
— Маша Державина — староста группы во «ВГИК», в которой числится ответчик. (Светловолосая симпатичная девушка, 18 лет).
«О, эту красавицу я тоже помню. Она мне тогда — при первой встрече, очень понравилась. Я ей журналы со своими романами дал почитать, на недельку, месяца два назад. Хорошая Маша. И смотрит на меня во все глаза чуть краснея своим прелестным личиком. Останусь жив, обязательно приглашу в кафе-мороженое».
Ну а далее шли ещё какие-то имена, какие-то люди, которых я даже не стал запоминать, ибо смысла было в этом ровно ноль. Они мне никто. Я им тоже. Сегодня, возможно, мы встретились в первый и последний раз в жизни. Так к чему забивать голову их ФИО и должностями?
Единственный кого запомнил, и то не полностью, это длинного худого штемпа, который был на голову выше всех и, сидя с умным лицом, постоянно поправлял очки. ФИО долговязого не запомнилось, а вот то, что он является комсоргом «ВГИК» в мозгу засело.
Ещё пару минут парторг представлял присутствующих, а затем перешёл к делу.
— Итак, товарищи. На комсомольца Васина, к нам поступило множество разного рода жалоб. Но во всех из них говорится об одном — не достойное звания комсомольца поведение комсомольца Васина. Вы все, товарищи, читали эти письма и знаете о чём идёт речь. Поэтому обобщу кратко, не вдаваясь в подробности. Во всех
— Ну ничего себе списочек, — хохотнул усатый Вереница и тут же стал пугать: — Да с такой характеристикой как он ещё в комсомольцах числится, я не знаю. Тут явная недоработка комсомольского актива учебного заведения, в котором числится этот студент.
— Доработаем, товарищ член Бюро ЦК ВЛКСМ! — тут же вскочил длинный штемп — комсорг ВГИК.
— Мы хотели с Сашей поговорить, но он всегда очень занят. Его тяжело поймать. Он кино снимает и песни пишет, — колокольчиком прозвенела староста и решила заступиться за меня: — Но, товарищи, вы не волнуйтесь, он больше так не будет себя вести. Я с ним поговорю, и он исправится.
«Гм. Очень самонадеянно. Но с другой стороны, Маша очень красивая девушка, так почему бы нам с ней не заняться, гм… моим перевоспитанием».
— Поздно уже исправлять. Теперь мы его воспитанием займёмся, — сказал Вереница и, повернувшись к парторгу, добавил: — Пал Павлович — извини. Я перебил тебя. Просто не могу сдержаться, когда вижу куда катится молодежь! А точнее отдельные её представители.
— Ну так это ещё не всё, Марат Львович, — обнадёжил всех Таран. — Мало того, что Васин ведёт себя так у нас в стране. Но он позволяет себе ужасные выходки за рубежом.
— Вот как? — поднял бровь усач и зло посмотрел на меня.
— К сожалению, это, подтверждённая документально, правда. Поэтому, товарищи, предлагаю начать разбор персонального дела именно с его заграничных свистоплясок. То, что комсомолец Васин хулиганит у нас в стране, это, товарищи, полбеды. Мы как-нибудь между собой всё смогли бы тихо уладить. Но этого Васину показалось мало, и он решил прославить нашу страну, последние слова, товарищи, я, разумеется, беру в кавычки, на весь земной шар. Давайте же разберёмся с его поездкой к его любимому западному свободному миру.
— Даже так? Любимому? — хмыкнул я, пытаясь вспомнить, кто мне говорил что-то подобное.
«Лебедев? Кравцов? А может кто из Минкульт?»
— Не придирайся к словам. Мы сейчас вот зачитаем, что ты там делал и по пунктам разберём. Все согласны с таким планом?
— Да! — произнесло более девяносто процентов собравшихся и подняло правые руки вверх.
— Кто против?
— Я, — произнёс девичий голосок.
— Державина, ты что?! — удивился длинный комсорг ВГИК. — Голосуй как все!
— А я не хочу как все! Саша особенный! Его нельзя наказывать! — со слезами на глазах, произнесла та.
— Кто воздержался? — стал заканчивать голосование парторг.
Третий замминистра поднял руку.
«Гм, недовербовал я дядю. Что это, панимашь, ни вашим, ни нашим и сыграем, и спляшем? А где твёрдость в убеждениях, делах и поступках? Где неумолимое движение к заветной цели? Где непреклонная воля? Дома забыл? Ну, ничего, это мы поправим. И волю найдём и куда двигаться покажем… Короче говоря, раз недовербовал, то довербую!»