Кубанский шлях
Шрифт:
– Побрей, голубчик, - снисходительным тоном, чтобы придать себе весу, ответил Авдей. Потом наглядно понюхав воздух, покачал головой:
– Ай-ай! Одеколон не французский?
– Где ж его возьмёшь, французский?
– смущённо отозвался мастер.
– Могу достать. Служу приказчиком в известной галантерейной лавке, и знакомства имею.
– Буду весьма обязан.
Пока цирюльник брил Авдея, тот успел осмотреться вокруг и прийти к выводу, что заведение стоит крепко на ногах. Есть посетители и даже собралось некое подобие очереди.
– Вы работаете на хозяина или на себя?
– равнодушным тоном спросил
– Пока на хозяина, - двусмысленно улыбаясь, проговорил мастер и глянул на старика.
Старик, шутя, погрозил ему пальцем:
– Не отпущу!
– А как проводите свободное время?
– полюбопытствовал Авдей.
– Гуляем.
– Не пройтись ли нам вместе по бульвару? Хотя бы и сегодня, вечером?
– С удовольствием. С умным, обходительным господином почему не пройтись. Очень даже приятственно вместе провести время. Как вас изволите называть?
– Пётр Семёнов, купецкий сын.
– Очень рад. А я Мокошин, Егор.
Так Авдей познакомился с нужным человеком, и уже вечером они фланировали по набережной, громко называемой горожанами бульваром. К концу прогулки Авдею удалось выведать у Егора, что, что он живёт в собственном доме, доставшемся ему по наследству от дяди, на окраине города. Что он получил по завещанию также немного денег и собирается открыть своё дело. Авдей, в свою очередь, поведал душещипательную историю о несчастной любви к купеческой дочке, которую отдали замуж за старика, и она для него потеряна навеки. О том, что он уходит от хозяина - её отца, и тоже вот-вот откроет свою лавку, где будет торговать только иноземными товарами.
– Как мы похожи, Пётр, в своих намерениях!
– радостно воскликнул Егор, и, не заподозрив нового знакомца в злом умысле, пригласил его к себе домой на воскресный обед.
Собственный "дом" громко сказано - флигелёк из двух комнат с приходящей кухаркой. Авдей, не желая, чтоб та его увидела, выждал в тени разросшегося у забора шиповника, и только когда она ушла, открыл калитку. С собой Авдей принёс четверть вина, обильно сдобренного табаком.
Обед, как и дом, имел только звание обеда. Кухарка наварила ухи с карасями, поставила на стол квашеную капусту и пирог с гречневой кашей. Авдей сыпал шутками, заразительно смеялся, а сам неустанно подливал Егору вина. Егор не отказывался. Ему было хорошо и весело. И, в конце концов, он захмелел настолько, что уснул, свесив голову в миску с капустой.
Авдей, весьма довольный этим обстоятельством, хозяйским взглядом окинул комнату. Ну, где здесь молодому, неженатому человеку спрятать ценности? Из мебели только стол, комод и полдюжины стульев. Заглянул в спальню: кровать, шкаф и табуретка. Он вздохнул и совершенно спокойно открыл верхний ящик комода. Там лежали мешочки с париками, шиньонами и коробочка со склянками снадобий.
Во втором ящике - постельное бельё. Авдей порылся в рыжих простынях и извлёк из-под них кошель, туго набитый серебром.
"Видно, унаследованные денежки", - он опустил кошель себе в карман. "Так, а где же лежат бумаги или пачпорт? - размышлял он, выбрасывая вещи из остальных ящиков, - Ага, что-то есть!"
Он вытащил потёртую деревянную шкатулочку. В ней лежал вид на жительство мещанина Егора Мокошина, Потапова сына, двадцати четырёх лет и несколько рекомендательных писем. Рассовав по карманам бумаги, Авдей снова открыл верхний ящик и сгрёб парики. Вдруг он почувствовал,
Авдей мгновенно сообразил, что делать. Он уцепился за край дорожки, на которой стоял Егор и с силой потянул на себя. Егор, потеряв равновесие, упал, пару раз дёрнулся и застыл. Кажется, ударился головой о выдвинутый ящик комода. Авдей нагнулся и посмотрел на хозяина флигеля, уже понимая, что тому пришёл конец, и сильно струхнул: "Надо уходить, - стучало в висках, - ещё подумают, что я убил. А я не причём, не виноват. Хотя "виноват, не виноват" - разбираться не будут. Он с предосторожностями выскользнул за калитку и помчался прочь. Сердце в груди колотилось. Ему казалось, что его кто-то преследует, вот-вот настигнет.... Всё убыстряя шаг, он, охваченный ужасом, вскоре бежал, как угорелый.
Только перед постоялым двором Авдей остановился и глубоко вздохнул, выравнивая дыхание. Чумаки собирались домой. Он ранее им говорил, что останется в городе, теперь же ему надо было как можно скорее покинуть это место. Со смешками и прибаутками, что де свыкся с попутчиками и даже просолился, он напросился на обратный путь.
– Так езжай с нами, будешь чумаковать. Соли хватит на всех!
– предложил старшина артели.
– Я подумаю, - ответил довольный Авдей, усаживаясь на воз.
22. Лекарь
Клаус Оттович Рильке, высокий полноватый мужчина лет сорока, с обширной плешью на макушке, свесивши ноги с высокой, в три перины, хозяйской кровати, страдал. И не от того, что он оказался на самой окраине Российского государства в казацкой хате. И не от того, что он, учёный-медикус из благопристойной немецкой семьи, не имеет гроша за душой.... Он страдал от невозможности похмелиться... Да, да. Рильке был пьяницей. К сожалению, пьянство не только национальная черта русских...
Клауса тошнило, стучало в висках, сердце учащённо билось. Трясущимися руками он попытался дотянуться до стоящего на табурете подле кровати кувшина, увы, не с вином, а всего только с местной солоноватою водой, - на вино у него не было денег. Ну, и здоровье у этих казаков! Редко болеют, а ещё реже обращаются к лекарю. Пробавляются народными средствами, неучи, а если рассчитываются, за труды несут яйца, сало, капусту... Им с копейкой расстаться - что умереть.
Бывало, в Санкт-Петербурге по пять раз на день вызывали его к барышням и старым барыням дать понюхать нашатырю или пустить кровь, а то и провести целый курс лечения. Уж тогда он ни в чём не нуждался. Знали, уважали, рекомендовали доктора Клауса Рильке. И невеста у него была. Столбовая дворянка! Правда, из обедневшего рода, но девица благородная, образованная. По-немецки много разумела и порядок почитала во всём. Он уже видел себя хозяином в изрядном имении в кругу любящей семьи. Даже размышлял, какие порядки заведёт, как у него всё будет аккуратно устроено.... Но с годами, когда появилось это пагубное пристрастие, - невеста отказала, двери богатых домов для него закрылись. А бедняков лечить - себе в ущерб. Вот тогда-то он и прибыл в этот захудалый донской городок. Не на родину же возвращаться. Он-то мечтал навестить милые с детства края в ареоле славы и богатства, мнил себя гордым. А тут один стыд и унижение. Нет, на родину нельзя было никак.