Кубатура яйца
Шрифт:
Между тем и здесь все идет к ясности; американский голяковый бум, которому еще в конце шестидесятых годов пророчили неудержимое развитие, понемногу пошел на спад. Даже не то чтобы на спад — попросту люди очень быстро поняли, что-их желание обновления одним оголением не будет удовлетворено. И вот вместо сверхциничных появляются романы сентиментальные, вроде «Истории любви» Эрика Сегала, — пышным цветом распускается старозаветная пошлятина с целующимися голубками. Мода определила круг своих потребителей и вширь уже не идет: настало время задуматься.
Американская нагота многолика — кто расскажет мне все о ней? Издеваться или — слюноточиво и сально — любоваться обнаженными вряд ли честно; нагота навсегда ранима и полагается на чужую порядочность даже подсознательно, в любом случае. Это беда, а не забава, — даже хихикать надоедает. Древние по необразованности считали, что, протыкая булавкой чье-то карикатурное изображение, можно угробить оригинал;
Мы сидели с добрым моим американским приятелем и пили кофе. «Ты вправду против сексуальной революции?» — спросил он. «Знаешь, — ответил я, — мне не нравятся некоторые термины. Не люблю определения „сексуальная“ революция, потому что в моей истории и, кстати, в американской слово „революция“ воспринимается совсем по-другому. Я не люблю даже модного термина „тотальный футбол“, потому что слово „тотальный“ навсегда связано для меня не с игрой, а с ужасом минувшей войны. Но это детали. Одиночество голого человека не имеет никакого отношения к счастью…» — «Так-то оно так, — ответил мне американский приятель, — да неохота иногда размышлять о высоких материях. Надо упрощать мир». — «Надо, — согласился я. — Но так ли уж прост мир, обращающийся к тебе голой спиной? Быть может, ему просто нет до тебя дела?» — «А я его похлопаю по спине и спрошу, — улыбнулся мой собеседник. — Одно из двух — или он ответит, или пошлет подальше». — «Одно из двух, — согласился я. — Но ведь и раньше он повел бы себя точно так. Мир остался, как был, — просто одежд на нем поубавилось». — «Мир остался, как был. Вот кофе подорожал…»
В ресторанчике было не много посетителей: день только начинался. В зилу стояли столы со снятыми скатертями, словно мебель здесь тоже совершила стриптиз и не одевалась со вчерашнего вечера; лицо у официантки с утра было усталым и голым — без капельки грима, — оно отдыхало до полудня по крайней мере; нагой контрабас зябко стоял в углу на эстраде, неуклюже запахиваясь в расстегнутый зеленый чехол.
Голос незнакомой птицы
Этот дом, предназначенный для художественных выставок, был открыт через несколько месяцев после смерти автора проекта. Строился он мучительно долго, потому что все было непривычным в замысле здания-музея. Франк Ллойд Райт, и раньше проектировавший сооружения самых неожиданных форм — в последнее время треугольные, шести- и восьмиугольные, — решил создать этот дом круглым. Он хотел, чтобы внутри здание было объемным, и заполнил его спиралью — посетители из вестибюля должны сразу же подыматься на лифте под крышу, а затем незаметно для самих себя приближаться к выходу, опускаясь по виткам спирали ниже и ниже. Дом Гуггенхеймовского музея (так называется здание Райта на нью-йоркской Пятой авеню) похож на раковину садовой улитки, поставленную вертикально — входом вниз. Сооружение Франка Ллойда Райта вполне уникально и любимо в Нью-Йорке, наглядевшемся на всякие зодческие проделки; люди простили архитектору даже то, что стены музея вогнуты и нормальные плоские полотна трудно расположить вдоль спирали внутри ракушки. Но музей очень престижен; высокая честь — быть выставленным в помещении, спроектированном Райтом. Мемуаристы рассказывают о невысоком стареньком господине с длинными седыми волосами, спадавшими из-под шляпы на воротник; господин в пятидесятые годы надзирал за строительством, живя совсем рядом, в гостинице «Плаза», расположенной у Центрального парка. Фамилия старичка была Райт.
Так случилось, что первое здание его проекта, увиденное мной, было именно музеем Гуггенхайма в Нью-Йорке. Внутри и снаружи спиральный дом поразителен; увидев только его, можно понять, что Франк Ллойд Райт был великим архитектором. Мне тем легче утверждать величие Райта, что тезис этот является общепризнанным и книги зодчего, сооружения, спроектированные им, дома, только еще задуманные, — все это вошло в архитекторскую классику. Не хочу слишком углубляться в зодческие тайны — среди вас есть лучшие знатоки, тем более что Райт строил жилые дома странного вида и соборы, похожие на африканские муравейники; возвел в Токио гостиницу «Империал», выстоявшую в небывало мощных землетрясениях, и спланировал дом высотой в одну милю, которого никто, разумеется, и не собирался строить.
При всей необычности иных замыслов Райта, при всей непохожести его строений на те, к которым люди успели привыкнуть за тысячелетия, прежде всего поражает уважение архитектора к природе. Он умел объединять строения с пейзажем таким образом, чтобы они не оскорбляли друг друга, а дом прирастал к холму,
Мне довелось пожить в Медисоне, столице Висконсина, уютнейшем городе, прославленном своими сырами, а не политическими скандалами; о Маккарти понемногу призабыли. Когда я постепенно углублялся в поля и леса штата — ближе к Плену, Спрингс Грин, — местам, где Райт родился в 1869 году, работал, а через девяносто лет был похоронен, то видел могилу великого архитектора, над которой нет особенно впечатляющих памятников, благо вокруг нее реставрируются, ветшают, посещаются туристами и пребывают в забытьи — живут обычной своей кирпично-каменной жизнью — дома, проросшие из проектов Франка Ллойда Райта. Дома, где он во всех комнатах, кроме ванных и спален, ликвидировал заслонки дверей и сплошные стены — разгерметизировал помещения жилых зданий, объединяя их, рассекая разве что короткими перегородками, не затрудняющими передвижения из комнаты в комнату и сливающими площади дома в одно целое. Так сливаются в одно целое разные части окружающего нас мира, где лес не отгорожен от реки высоким забором, а небо не отделяется от луга непроницаемым потолком. Райт, одним из первых оценив факт появления железобетона и крепчайших марок стали, создал крепления совершенно нового типа и несущие конструкции, преобразовавшие очень многое в самих принципах планировки. Ну ладно, надеюсь, вы не ждали от меня лекции по архитектуре — просто я позволю себе удивляться и ахать в вашем присутствии, рассказывая о том, что очень люблю. Ведь Райт — целая эпоха в архитектуре, да и жизнь его была эпохой.
Родился он и умер на совершенно не похожих планетах; при рождении Райта никто не имел понятия не только об электронике, но даже о бытовом электричестве, фантасты робко предвещали появление подводных лодок и самолетов с паровыми двигателями — только ли это? На французском троне восседал император Наполеон III, а сорокашестилетний генерал Улисс Грант, один из героев Гражданской войны, только что стал восемнадцатым президентом США. Когда через девяносто лет Франк Ллойд Райт умирал, во Франции, забывшей о своих королях, на всеобщих выборах президентом был избран Шарль де Голль, генерал Эйзенхауэр правил в США как тридцать четвертый их президент; Австро-Венгрии, бывшей в молодые годы Райта великой державой, уже давно не существовало, а социализм, когда-то едва зарождавшийся в его современном виде и даже в молодости Райта малоизвестный в Америке, стал государственной системой на огромной части земного шара. Человек этот принял в свою жизнь самые страшные войны, известные человечеству, и тем убедительнее подвижничество Райта, никогда не строившего казарм, крепостей и даже скучных контор.
Райт стремился строить небывало удобные и столь нужные людям жилища, клубы, церкви, театры, где люди могли бы собираться вместе, — жизнь его была поразительно целеустремленна, хоть, надо сказать, архитектор не всегда был в ней удачлив. Мечтая объединить зодчих разных наций и творческих школ в едином сообществе, строя для этого дома — вначале в родном своем Висконсине — Восточный Талиесин, а позже в штате Аризона — Талиесин Западный, Франк Ллойд Райт страдал то от кредиторов, преследовавших его всю жизнь, то от жен, с которыми ему катастрофически не везло (а может быть, не везло женам — характер у архитектора был, говорят, не сахар), даже от пожаров, периодически уничтожавших дома; судьба его не щадила.
Женившись после шестидесяти в последний раз, Райт завещал супруге надглядывать за архитекторским сообществом, плотно сгруппировавшимся вокруг него в штате Аризона, где неподалеку от красивого и мертвого — камни в пустыне — города Финикс разросся Западный Талиесин. Архитекторы из разных стран — японцы, филиппинцы, американцы, египтянин, ирландец и еще бог весть кто — работали там, объединенные уважением к покойному Райту и принципам его школы. Проекты выполнялись то тем, то другим из архитекторов, но деньги разделялись поровну на всех. Все работы по перестройке, уборке, озеленению Талиесина решались на общих собраниях, в которых могли участвовать с правом совещательного голоса и ученики — молодые архитекторы, съезжавшиеся в Талиесин отовсюду и остававшиеся там при условии, что они сдадут вступительный экзамен и готовы заплатить сообществу две с половиной — три тысячи долларов в год за свое обучение.