Кубик из красной пластмассы

Семенова Мария Васильевна

* * *

Меч звался Гнев. Казалось нам, разить Он должен всех, с кем выпало поспорить. А если нет, то бешено грозить Упорствующим в глупом разговоре. Небось обратно в ножны не спешил Ужасный Гнев, не выплеснувшись в деле!.. Лишь удивляло, как таки дожил До бороды седой его владелец? Уж верно, был он всем бойцам боец И побивал, с кем выпало рубиться… «Поведай нам, пожалуйста, отец, Что Гневу твоему ночами снится?» «С таким, как он, разящим наповал, Обязан быть хозяин осторожен… И оттого почти не покидал Мой добрый меч своих уютных ножен. Уж как легко рубить, рассвирепев! Да только вспять не вывернешь былого. Ну а доколе в ножнах дремлет Гнев, Любой пожар легко погасит Слово» Так говорил нам старый удалец, И размышляли мы, что это значит. Он вправду был прославленный боец. Ведь лучший бой — что так и не был начат.

* * *

Что совершенней, чем алмаз? Сияют сказочные грани… Но он, услада наших глаз, Не содрогнётся, плоть поранив. Не он виной, что вновь и вновь Кругом него вскипают страсти… Он отразит пожар и кровь — А сам

пребудет безучастен. Ему едино — зло, добро… Желанен всем и проклят всеми, Своей лишь занятый игрой, Плывёт сквозь суетное время… Но это камешек в земле. А если взор поднять повыше?.. Молись хоть десять тысяч лет, Коль Совершенен — не услышит. Ведь гнев, любовь, упрёк судьбе — Суть рябь на лике Совершенства. А значит, нет Ему скорбей, Ни мук, ни страсти, ни блаженства. Ему что радость, что беда, Что ночь в канун последней битвы… Коль Совершенен — никогда Не отзовётся на молитвы. Ему хвала или хула, Святой елей и комья грязи, Благой порыв и козни зла — Что блики пёстрые в алмазе. Не изменяется алмаз, Хоть свет, хоть тьма его окутай… Вот так и жреческий экстаз Не достигает Абсолюта. Он — сам в себе. Он полн собой. И наше напряженье духа Не возмутит Его покой: Коль Совершенен — Небо глухо. Ему едино — зло, добро… И, что б ни пело нам священство, — Своей лишь занято игрой, Плывёт сквозь время Совершенство. Хоть вечный век Ему молись, Ни с чем останешься в итоге. И поневоле брезжит мысль: «А для чего такие Боги?»

* * *

Рассуждали поэты о чести… Читали стихи, Высекавшие искры из самых бессовестных душ. Были песни свободны от всякой словесной трухи И на жертвенный подвиг немедленно звали к тому ж. Лишь один опоздал поучаствовать в их торжестве. А когда появился — заплакал: «Не дайте пропасть! Я по злобе людской без вины обвинён в воровстве… Поручитесь, прошу вас, что я неспособен украсть! Среди белого дня надо мной разразилась гроза! Неужели позволите, братья, втоптать меня в прах?..» Но молчали поэты и лишь отводили глаза: Ведь у каждого только одна голова на плечах. Нет, конечно, любой обвинённого издавна знал, И стихами его восхищался, и был ему друг. И, конечно, никто не поверил, что этот — украл. Но чужая душа, как известно, — потёмки: а вдруг?.. Уходили поэты, спокойствие духа храня, Отвернувшись от слёз: пусть во всём разберётся судья! Им ещё предстояло назавтра стихи сочинять О величии дружбы, о «жизни за други своя»…

* * *

Расскажу я вам, люди, Не совсем чтоб о чуде — Будет прост мой недолгий рассказ. В рыжей шкуре я бегал И любил человека: Это счастьем зовётся у нас. Сын старинной породы, Я нанизывал годы, Ликовал, отмечая весну. Время мчалось недаром — Стал я сивым и старым И однажды навеки уснул. Вытер слёзы Хозяин: «Больше ты не залаешь, Не примчишься, как прежде, на зов. Спи спокойно, мой милый…» Но какая могила Удержала собачью любовь? Убегать беззаботно, Оставлять без присмотра Тех, кого на земле защищал?! Да когда так бывало, Чтоб меня не дозвались, Чтоб на выручку я опоздал?.. …А потом было вот что. Как-то зимнею ночью Возвращался хозяин домой. Я — по обыкновенью — Бестелесною тенью Провожал, укрываемый тьмой. Было тихо вначале, Только сосны шептали Да позёмка мела под луной… Недоступную взгляду Я почуял засаду У развилки дороги лесной! «Что, Хозяин, мне делать? Мне, лишённому тела, Как тебе на подмогу успеть?..» Я рванулся из тени, Из нездешних владений, И возник перед ним на тропе! Перед смертью-старухой Я не ползал на брюхе, Не скулил, не просился назад. Под напором свирепым Просто лопнули цепи — «Поспеши, мой Хозяин и брат!» Изумлён нашей встречей, Он пошёл, не переча, Доверяя любимому псу, По тропе безымянной Прочь от тех окаянных, Затаившихся в тёмном лесу. И до самого дома По дороге знакомой Мы дошли, точно в прежние дни. Как бывало — бок о бок… Лишь следы по сугробам На двоих оставались одни.

* * *

Кто кого воевал — отошло, погрузилось во тьму. Не о битвах и военачальниках будет рассказ. Просто город был взят, и войска разгромили тюрьму, И в глубоком и тёмном подвале увидели нас. «Кто такие?» — «Ворьё и разбойники, конченый люд. Мы купцов потрошили по дальним дорогам страны. На руках наших кровь, мы творили насилье и блуд И к паскуднейшей смерти за это приговорены!» И сломавшим ворота понравился дерзкий ответ. «Что за глупость — на площади вешать таких удальцов! Собирайте мечи, выходите на солнечный свет: Не окажутся лишними несколько добрых бойцов!» Так мы стали законными чадами Бога Войны. Там, где мы проходили, расти прекращала трава. Не указ нам ни совесть, ни праздное чувство вины: Бей, ты прав!.. Это — враг!.. Остальное — пустые слова. За кого — не упомнить, но пьянствовали без вина И рубили, рубили, и счёт не вели головам… А потом неожиданно кончилась эта война. И войска разбрелись по давно позабытым домам. Ну а мы? Нас не ждал ни далёкий, ни близкий удел. И спокойною жизнью зажить мы смогли бы навряд. Но бывает ли так, чтобы долго скучал не у дел Бесшабашный, отважный и лютый наёмный отряд? Обязательно сыщется в ссоре с соседом сосед, Или чают подмоги для бунта в каком-то краю, Или — бунт усмиряют… И так до скончания лет. Это значит, что жив наш закон: заплатили — воюй! Мы косили косой, мы рубили и били подряд Без пощады любого, о ком говорили: «Вот враг!» Да разгневались Боги… и кровью политый отряд Превратили однажды в свирепую стаю собак. Может, думали Боги — вот тут-то мы пустим слезу И у храмовых стен завывать устремимся бегом?.. А ничуть не бывало! Ведь злые собаки грызут Очень даже исправно любого, кто назван врагом. Псу не надобны деньги, он служит за вкусную кость, За хозяйскую ласку, за коврик в непыльном углу, За возможность кусать, изливать кровожадную злость… И ему безразлично, служить ли добру или злу. Вот

и нас, превращённых, недолго снедала тоска. Вмиг нашёлся хозяин для четвероногой орды. Мы почуяли крепкую длань на своих поводках И носами припали к земле: «Укажи нам следы!..» И доныне мы носим обличье клыкастых зверей, Чья забота сражаться, как только приказ прозвучит. Если встретите нас — уходите с дороги скорей И молитесь, чтоб мы не за вами летели в ночи…

* * *

Из-за пазухи вынув щенка-сироту, Обратился Хозяин со словом к коту: «Вот что, серый! На время забудь про мышей: Позаботиться надобно о малыше! Будешь дядькой кутёнку, пока подрастёт?» — «Мур-мур-мяу!» — согласно ответствовал кот. И тотчас озадачился множеством дел — Обогрел, и утешил, и песенку спел. А потом о науках пошёл разговор: Как из блюдечка пить, как проситься во двор, Как гонять петуха и сварливых гусей… Время быстро бежало для новых друзей. За весною весна, за метелью метель… Вместо плаксы щенка стал красавец кобель. И, всему отведя в этой жизни черёд, Под садовым кустом упокоился кот. Долго гладил Хозяин притихшего пса… А потом произнёс, поглядев в небеса: «Все мы смертны, лохматый… Но знай, что душа Очень скоро в другого войдёт малыша!» Пёс послушал, как будто понять его мог, И… под вечер котёнка домой приволок. Тоже — серого! С белым пятном на груди!.. Дескать, строго, Хозяин, меня не суди! Видишь, маленький плачет? Налей молока! Я же котику дядькой побуду пока…

Из романа «Самоцветные горы»

* * *

Расскажу я вам повесть минувших времён О бродячем певце. От Богов одарён, По краям чужедальним он, странствуя, пел И везде прославлял свой родимый предел. «Там, — он пел, — не умолкнут ручьёв голоса. Там траву целовать не устанет коса, Но лишь вдвое пышней вырастает трава, И стада не объедешь ни в месяц, ни в два. Там склоняются ветви под грузом плодов: Нету в мире прекраснее наших садов! А за ними горят городов огоньки, И дробят их спокойные воды реки, Отраженье бросая в пучины небес… Вы нигде не найдёте подобных чудес!» Принимали его у степного костра, И на склонах хребтов, где кочуют ветра, И у берега моря, где тучи и мгла, И в пустынях, жарою спалённых дотла, И в избушке лесной, и под сводом дворца — Всюду рады заезжего слушать певца. Видно, силу особую Небо даёт Тем, кто в сердце чужбины о доме поёт! Много лет в одиночку торил он свой путь… И однажды надумал домой завернуть. Что же дома? Он в ужасе смотрит вокруг… Травостойный и пастбищный вытоптан луг, За чужими стадами не видно земли, У причалов чужие стоят корабли, Незнакомые дети играют в садах, Незнакомые песни слышны в городах, Даже храмы и те изменили свой вид, А на троне отцов — иноземец сидит… …Оттого-то, друзья, пуще всякой заразы Мы с тех давних времён опасаемся сглаза. Ибо вот как аукнулось эхо похвал, Что он родине в дальнем краю расточал.

* * *

Горькие зелья себе проливая на платье, Злобу ничтожных людей принимая без стона, Старый волшебник трудился над неким заклятьем, Тысячу лет посвятив разысканьям учёным. Всем пренебрёг в этой жизни мудрец одинокий, Дружбу забыл и любовь, отказался от славы, Лишь бы почувствовать в жилах чудесные токи И укрощённую формулу миру оставить. Брошенный всеми, торил он дорогу во мраке, До бесконечности пробовал так и иначе… …И наконец начертил вожделенные знаки, В день завершенья трудов ожидая удачи. И… ничего! Перед ним — ни огня, ни движенья, Ни очертаний в дыму благовонном и зыбком… Вот и пришлось ощутить ему вкус пораженья. Хуже: он понял, что вышла не просто ошибка. Так и должно было быть! Он преследовал тени. Больше себе не откажешь в признании честном: Весь его путь вдохновенных трудов и лишений Был обречённым полётом в бесплодную бездну. Что же теперь? Понапрасну истрачены силы, Целая жизнь, посвящённая тайне заклятья. Сколько ещё отделяет его от могилы?.. Долго он плакал. А после… вернулся к занятьям. Много ли, мало ли дней впереди остаётся, Может быть, снова в тупик заведёт его опыт… Разницы нет старику. Он над формулой бьётся И под ретортой очаг потихонечку топит.

* * *

Это было давно, Да запомнилось людям навек. Жил в деревне лесной Старый дед с бородою как снег. Кособочился тын Пустоватого дома вокруг: Рано умерли сын И невестка, но радовал внук. Для него и трудил Себя дед, на печи не лежал, На охоту ходил И хорошую лайку держал. Внук любил наблюдать, Как возились щенки во дворе: Чисто рыжие — в мать И в породу её матерей. Но однажды, когда По-весеннему капало с крыш, Вот ещё ерунда! — Родился чёрно-пегий малыш. «Знать, породе конец! — Плюнул дед. — Утоплю поутру…» Тут вмешался малец: «Я себе его, дед, заберу! Пусть побудет пока, Пусть со всеми сосёт молоко…» Но пронять старика Оказалось не так-то легко. Вот рассвет заалел… Снились внуку охота и лес, Дед ушанку надел И в огромные валенки влез. Снился внуку привал И пятнистая шёрстка дружка… Дед за шиворот взял И в котомку упрятал щенка. «Ишь, собрался куда! Это с пегим-то, слыхана речь! Что щенок? Ерунда! Наше дело — породу беречь. Ну, поплачет чуток, А назавтра забудет о чём…» …И скулящий мешок Канул в воду, покинув плечо… «Вот и ладно…» Хотел Возвращаться он в избу свою, Тут внучок подоспел — И с разбега — бултых в полынью! «Что ты делаешь, дед! Я же с ним на охоту хотел…» Внук двенадцати лет Удался не по возрасту смел. Только ахнул старик… Не успел даже прянуть вперёд, А течение вмиг Утянуло мальчонку под лёд. Разбежались круги В равнодушной холодной воде… Вот такие торги И такая цена ерунде. Без хозяина двор, Догнивает обрушенный кров… …А в деревне с тех пор Никогда не топили щенков.

* * *

«За друга — постою! За друга я в бою Суров!» — Твердит любой из нас И повторять сто раз Готов. Но это лишь пока Не начался куска Делёж. А жизнь как наподдаст — И друга друг продаст За грош! Споткнёшься невзначай: Дружище, выручай!.. Ничуть Один из десяти Не поспешит пойти Толкнуть. Так что же — дружбы нет? На это дан совет Хорош: Про соли тяжкий пуд, Про то, как узнают, Где ложь. Все сто твоих друзей При первой же грозе Видны. А с кем прошёл сквозь тьму, Так знай, что нет ему Цены.