Куда исчез Филимор? Тридцать восемь ответов на загадку сэра Артура Конан Дойля
Шрифт:
– Молчи, Валя!
– незло отмахнулся священник.
– Католики, чай, тоже христиане, да и детки у них в православную веру крещены. Из Польши они обе-две, - пояснил он племяннику, - и купчиха, и сестра ее. Образованные, женские курсы в Варшаве заканчивали: Ванда бухгалтерии обучалась, а Станислава - акушерка. Как уж их в Казахстан занесло - того не ведаю...
– Говорят, сослали папашу их, они ж, поляки, вечно против царя бунтуют, отделиться хотят!
– вставила свое Валентина Трофимовна.
– Может, и сослали, дело давнее. Я-то сам их родителя уже в живых не застал...
– Да бог с ним, с польским дедом, вы бы мне лучше про Александра и сестру его рассказали!
–
Священник покашлял, прочищая горло, отхлебнул почти остывшего чая и продолжил:
– Когда младенцы родились, Дмитрий Алексеевич совсем уже плох был...
– А что такое?
– поинтересовался племянник.
– Так ведь земли трясение случилось, - охотно пояснила попадья.
– Ванда в ту пору уже в тягости ходила. Сам-то Малинников в лавке тогда был, под стол с перепугу полез, и свались тут на него с прилавка пудовая гиря. Так спину и переломила - говорить еще говорил, а уж ни рукой, ни ногой шевельнуть не мог. С тех пор все и маялся, пока вовсе не угас.
– Ну хоть детишками его Господь порадовал, - вздохнул отец Анатолий.
– Его-то, может, и порадовал, зато Семена-то как огорчил!
Чутье редко подводило молодого адвоката - в детективных романах он обычно убийцу к середине книжки угадывал. Вот и сейчас в фигуре неведомого Семена, бог весть, с чего огорчившегося появлению на свет наследников Малинникова, забрезжила ему некая разгадка дела. Об этом стоило порасспросить подробнее.
Не чинясь, дядя с теткой на два голоса поведали ему историю купеческого семейства, хорошо известную в Верном. Основатель дела, Алексей Данилович Малинников начинал с самых низов, чуть ли не посыльным в чужой лавке, но со временем так расторговался, поставляя киргизам железо в обмен на лошадиные шкуры и сурочьи, лисьи, а вдругорядь и тигровые меха, что капитал нажил преудивительный. Однако же более всего купец был озабочен сохранением в потомстве своей фамилии, потому и завещание составил хитро, отписав все наследство - деньги, товар, каменный дом, склад, две лавки в Верном и одну в Илийске - не первому своему сыну Дмитрию, а его старшему потомку мужеска полу. А ежели такового не случится, имущество отходило ко второму сыну - Семену. Дмитрий же до времени считался хранителем и распорядителем семейных капиталов.
Семен Алексеевич - уже и в те времена известный пьяница и мот - завещанию, ясное дело, не обрадовался. Ни к какой службе он был непригоден, отошедшую ему денежную долю в несколько лет частью прогулял, частью проиграл в карты и жил с тех пор все больше братними вспомоществованиями. После случившегося с Дмитрием Алексеевичем несчастья Семен воспрянул духом и принялся вовсю занимать деньги, твердя, что его фортуна еще себя выкажет: вот, дескать, родит Ванда дочку, а брату-то жить недолго осталось - и станет он враз именитым купцом. Появление близнецов окончательно расстроило его планы, Семен запил пуще прежнего, окончательно опустился и, если бы не небольшая сумма, ежемесячно выделяемая ему по-родственному Вандой, должно быть, кончил бы тем, что нанялся к киргизам баранов пасти.
– Так вот же, вот оно, заинтересованное лицо!
– запальчиво перебил дядюшкин рассказ Евгений Андреевич.
– "Qui prodest" - "Ищи, кому выгодно", так ведь еще в Древнем Риме говорили. А кому же выгодней было исчезновение племянника, чем этому пьянице?!
Отец Анатолий хмыкнул, пододвинул чашку на блюдце под краник самовара и пустил в нее струю кипятку.
– Торопыга ты, Женюра, ох торопыга, - укоризненно покачал он головой, - давно я
Да... Чудная новенькая версия лопнула мыльным пузырем, однако университетский выпускник отчаиваться по сему поводу не собирался.
– Ну ладно, умер - и земля ему пухом! Ты же мне не про него, а про сестру рассказать собирался.
– А что сестра? Девица тихая, боязливая. Она пяти недель от роду ослепла, так нашим врачам Малинниковы не доверили, по теткиному наущению в Акмолинск повезли, к глазному доктору. Она ж сама в Акмолинске живет, Станислава-то...
– И правильно, что не доверили!
– вновь встряла тетка.
– Гарнизонному лекарю только лошадей пользовать да солдат, когда с каши животом маются, а штатский-то врач, хоть и диплом у него на стенке, совсем уж старый был, два лекарства признавал - валерьяну и салицилову кислоту. Дескать, может, и не поможет, а все не навредит!
– И что акмолинский доктор?
– не сдавался Евгений.
– Сказал, мол, мозговая это слепота. Сами глаза, значит, целые, а нерв какой-то воспалился или что... Ну да всяко не понимаю я, - развел ладонями поп.
– Так она, бедная, в дому и сидела, на улицу - ни ногой. Я уж заходил к ней несколько раз, беседовал, мне об убогих печься сан велит. Сидит, то бусы нижет, то подушку на ощупь шьет, лицо вуалькой занавешено.
– И правильно!
– перебила попадья.
– Слепым-то в глаза ох как неприятно глядеть: пустой взгляд, бессмысленный, блуждает как ни попадя. Вот, помню, был у нас столяр...
– Я ее спрашиваю, что ж ты к обедне никогда не придешь, - громче загудел отец Анатолий, перекрывая густым басом голос жены.
– Помолилась бы Господу - глядишь, и послал бы он тебе исцеление. А она: нет, батюшка, не могу. Боюсь, говорит, людей, и злобы их боюсь, и сочувствия... Я уж, дескать, здесь помолюсь, Господь, он всюду услышит...
– И то сказать, тряслась над детьми Ванда, особливо с тех пор, как Дмитрий Алексеевич помер, - прорезалась ничуть не смутившаяся вынужденной паузой тетка Валентина.
– Не то что дочку увечную, сына со двора редко выпускала. Даже в гимназию не отдала, на дом учителя-то ходили. А уж за год до того как сгинуть, он разом все экзамены сдал, как там они говорили... екс... екс...
– Экстерном, - нетерпеливо подсказал Евгений Андреевич.
– Так, значит, не выходила дочка Малинникова на улицу?
– Нет. Все-то время в комнатах, не прогуляется, воздуху не вдохнет, и неотлучно при ней киргизка эта, которую они перед тем, как ей ослепнуть, подобрали.
– Та самая Алтын, что у них в кухарках?
– Она, она, и кухарка, и горничная, даже за кучера с ними ездила: не любят Малинниковы чужих в доме. А Алтын - та преданная, добро крепко помнит.
– Зима тогда лютая была, - принялась рассказывать попадья, - а летось у киргизов мор случился, почитай, весь скот полег. Голодали сильно, кто-то вот и в города за куском хлеба забредал. Алтын-то Ванда прямо у себя на пороге нашла: тощая, одежонка худая, а в руках - сверток, в тряпки замотанный. Не бросила помирать, в кухню привела, обогрела, накормила. В уборщицы ее по первости взяла. А на другой день выяснилось, что в свертке-то у киргизки - мертвый младенчик. То ли от голода помер, то ли дорогой померз. Так Ванда ему и похороны справила, сама к нам пришла, дескать, крещеный ребенок, на христианском бы кладбище его положить... И то - одна мать горе другой всегда поймет!