Куда пропали снегири?

Сухинина Наталия Евгеньевна

Крепит падшего. Меня, тебя, его, их, нас всех, при­лепившихся к земному бытию, как единственному и вечному, всех, стремящихся обскакать ближнего и по­радоваться его нерадостям. Всех, желающих и жены искренняго своего, и вола, и осла, и дачу, и Канарские острова, и президентское кресло, и подобострастно согбенные спины, и клубнику зимой, и лыжи летом, и «жувачку» с вкладышем, много «жувачек» и много вкладышей, и хрустальную туфельку на отёкшую от долгого бега по жизни ногу. «Хотеть невредно!» -восклицаем мы. Вредно, да ещё как. Ведь вредим душе, той самой, которой предстоит то, что не предстоит ни желудку, ни печени, ни мозгам нашим изощрённым. Ей предстоит праведный суд, и пока мы прожигаем жизнь, несёмся в колеснице

удовольствий, изводимся ночной завистью и дневным лицемерием, она, душа, вмещает и вмещает наши грехи.

Позволю себе напомнить Ветхозаветную историю. Первого сына Адама и Евы звали Каином, второго

Авелем. Что произошло с ними? Каин убил Авеля. Первое убийство, первое преступление заповеди «Не убий». Но прежде чем убивать брата, что совершил Каин? Он Авелю по-за-ви-до-вал. Господь принял жертву Авеля, а Каинову жертву - нет. Не делом, по­мыслом совершено великое земное зло. Сначала по­мысел - зависть, и только потом уже воплощение «в пароходы, строчки и другие важные дела ».

Вот почему так важно не допустить до дела, пре­сечь ещё в помысле великий грех. Вот почему не назо­вёшь безобидной зависть и не отмахнёшься от неё, как от незначительного в нашей жизни пустяка. Вот поче­му, стоя перед иконами, повторяем мы и повторяем с усердием великую просьбу к Господу нашему, пото­му что без Него не одолеть нам опасной заразы: «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав утверди в утробе моей».

Сердце чисто... Какой великий дар, какое удиви­тельное сокровище. Счастливы имеющие его. А мы, грешные, давайте не позавидуем им, а в смиренной мо­литве попросим того же.

СПАСИТЕЛЬНИЦА УТОПАЮЩИХ

Мы никак не могли встретиться, всё время что-то мешало. Честно говоря, я и не торопила встречу, побаивалась бередить старую материнскую ра­ну. А она вот так сразу, без особых вступлений, нача­ла непростой разговор:

– Меня убеждали - время лечит. Да вот что-то не получается. Всё помню, как вчера, в мельчайших под­робностях. Моя беда как трофическая язва, всё так же разъедает душу, как и тогда. А ведь двенадцать лет прошло, целых двенадцать лет...

Ирина Александровна Харьковская - врач-лого­пед. Белый халат, зачёсанные назад волосы, большие, выразительные глаза. Красивая, немолодая женщина, пережившая страшную беду - потерю единственного сына. Но не буду пока про потерю. Буду про приобре­тение. У неё долго не было детей. Вдруг, когда уже не ждала, не гадала, затаился под сердцем маленький ко­мочек, заявивший о себе восторженно и счастливо: я буду, я уже есть... Радость, ну какая же была радость! Врачи качали головами, говорили о риске, а она не хо­тела их слышать, знала - выносит.

Сделали кесарево. Родился у Ирины Александ­ровны сын. Назвали Константином. Рождение ре­бёнка действует на женщин по-разному. Кто-то сокрушается, теперь уж какая учёба, кому-то при­ходится делить любовь между мужем и новорож­дённым, кто-то мучительно и долго привыкает к своим материнским обязанностям! Она же - лико­вала! Свет в окошке - родившийся сын. Всё стало вокруг незначительным, неважным, померкли такие ещё недавно желанные прожекты, только он, боль­ше никто. Долгожданный первенец рос и креп на радость родителям. Закончил школу, поступил в ме­дицинский. Вот уже и диплом «обмыли». Пришёл слегка навеселе, усатый, взрослый, обнял её, подвёл к зеркалу:

– Ну, матушка, разве я у тебя не красавец?

А вместо радости сердце заныло. Вещее материн­ское сердце, сколько написано о нём, не обманешь его, чувствует. Она вдруг отчётливо ощутила, что всё в жизни сын уже сделал, уже ничего больше не будет, ничего... Мысль: он не будет жить - была та­кой ясной и сформулированной, что

Ирина Алекса­ндровна прикрыла рукой рот, боясь, что страшные слова произнесутся сами. Потом забыла и не вспо­минала до самого отъезда сына на Волгу. Группа вы­пускников, дипломированные врачи, ехали под Астрахань позагорать, накупаться, порыбачить. Загрузили её автомобиль под завязку, палатки, спальные мешки, коробки с консервами, да ещё она целое ведро беляшей напекла им в дорогу. Вела ма­шину уверенно, спокойно, а сердце ныло, не хотело расставания.

– Ну, матушка, не скучай, вернусь загорелый, здо­ровый и дово-о-о-льный.

– Костя, - сказала она тихо, - мне кажется, ты уто­нешь.

– Ну, матушка, ты даёшь, чтобы я, знатный пловец, ну, надумала...

Из сердца выплеснулись те слова, из вещего мате­ринского сердца.

...Какой же русский не любит быстрой езды! Мо­торка мчалась по водной глади, летела как пушинка, едва касаясь воды. Красивый юноша с удовольствием подставлял загорелое лицо солнцу.

Вдруг на полном ходу выключился мотор, лодку качнуло, и Константин вылетел из неё. Он, правда, кричал, несколько раз крикнул. С берега бросился в воду его друг Андрей Решетников, уже без сознания вытащил его на берег. Встал на колени перед умираю­щим другом. Взмолился, неверующий, некрещёный, никогда в Боге не нуждавшийся:

– Спаси его, если Ты есть, спаси его! Константин умер.

В тот день, вернее, в ту минуту, когда это произош­ло, Ирина Александровна была на даче. Вдруг у неё подкосились ноги, стало пусто на сердце, такая не­мыслимая пустота... Села и не могла подняться. На­прасно звала её старенькая мама, просила включить телевизор.

Константин умер некрещёным. И мать бросилась в храм с бедой:

– Что делать, батюшка, сын у меня утонул.

– Крещённый?

– Нет.

– Что же вы хотите...

Холодный, безучастный голос. Она не видела его лица, видела только лаковые туфли. Сердце зашлось в непереносимой боли, она кричала криком, просила, требовала утешения.

Потом случилось непонятное. Она ехала по делам в своём автомобиле и вдруг в районе Сущевского вала, сама не понимая почему, резко развернула машину и поехала совсем в другую сторону. Зачем? Куда? Толь­ко возле Знаменского храма у метро «Рижская » пере­вела дух. Вот, оказывается куда, вот, оказывается, за­чем. Вошла в тишину лампадных огоньков, увидела стоящего у амвона батюшку. Упала в ноги.

– Мне плохо. Помогите мне. У меня сын утонул. Опять те же вопросы:

– Крещённый?

– Нет.

– А вы сами?

– Нет тоже.

– Ничего, матушка, ничего. Будем молиться...

Он долго говорил с ней, он утешал её скорбь прос­тыми словами, сострадая и плача вместе с ней. Звали священника отец Сергий Вишневский. Он и окрестил её вскоре. Стал ей духовным отцом. Теперь уже кре­щённая, Ирина Александровна стала молиться об уто­нувшем сыне. Она сама сложила молитву Божией Ма­тери и каждый вечер плакала и молилась, молилась и плакала. Потом батюшку перевели в Ярославскую епархию, писала ему письма, он ей, когда приезжал в Москву, обязательно звонил, звонит и поныне. Ни­точка молитвенной, духовной связи не прерывается. А в храм пришёл новый батюшка, отец Феодор. И он принял на себя боль несчастной матери. Он-то и ска­зал, что где-то, то ли в Троице-Сергиевой лавре, то ли в Духовной академии есть икона «Спасительница уто­пающих». Хорошо бы найти её, если получится. Ещё бы не получилось! Она седлает своего «коня» и гонит его в сторону Сергиева Посада. В растерянности хо­дит по монастырскому двору, спрашивает про икону, на неё смотрят с удивлением, разводя руками. Уехала ни с чем. Потом поехала опять, мысль об иконе не да­вала покоя. Пытается попасть в Духовную академию, может там знают, но через проходную пускают не всех. На третий раз она всё-таки попала. По длинному академическому коридору вошла в какой-то кабинет.