Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов
Шрифт:
Я вовсе не исключаю, что в России будет реализована некая альтернатива западному проекту. Но если такое случится, то это будет очередная промежуточная стадия развития — временная и неустойчивая. История Европы знает любопытный пример подобного поэтерационного перехода. Германские племена (готы, вандалы, бургунды) в IV веке приняли христианство в форме арианства. Арианские представления гораздо проще, нежели ортодоксальное богословие, а потому были более доступны варварам. Однако лет через 200 все германские племена перешли к ортодоксальному вероучению. В этом смысле арианство — стадия развития. Фашизм или коммунизм — тоже стадия. А что такое российский «альтернативный модерн», о котором пишет докладчик, я не понимаю. И почему этот самобытный тип модерна, прогнозируемый на основе исторически
Игорь Клямкин: Сказано, что это модерн при сохранении ведущей роли государства в экономике (этакратическая модель) и не западном типе демократии. А каком именно, и в самом деле не ясно.
Игорь Яковенко: Не составилось у меня и определенного представления об исторической стадии, на которой мы сегодня находимся. Наталья Евгеньевна говорит, что мы живем в ситуации, когда общинное сознание (сознание, восходящее к общинным моделям) в целом находится на стадии разложения. С этим я согласен. Но мне не понятно другое. Мне не понятно, российское сознание по преимуществу еще общинное или мы прошли какой-то перевал? Мы имеем дело с остатками общинного или с общинным, которое достаточно сильно?
Игорь Клямкин: Коллега Паин считает, что нет у нас уже ничего общинного…
Игорь Яковенко:
Имеет на то полное право, как и я имею право так не считать.
И последнее. Из логики докладчика следует, что путь развития, который выберет страна, задается имманентными факторами и процессами. По-моему, это совсем не очевидно. Мы живем в высоко конкурентном и динамичном мире. Скорее всего, Россия выберет тот сектор мирового целого, который ей достанется.
Если же оценивать доклад Натальи Евгеньевны в целом, то я должен сказать, что он в высшей степени полезен для культуролога.
Игорь Клямкин:
Спасибо, Игорь Григорьевич. Мне показались интересными суждения о промежуточности и неустойчивости российского «альтернативного модерна» в случае, если он состоится. Однако суждено ему состояться или нет, — вопрос, остающийся открытым.
Следующий — Михаил Афанасьев.
Михаил Афанасьев:
«Модернизация в России блокируется не „менталитетом“ россиян, а безответственностью должностных лиц»
Доклад Натальи Евгеньевны Тихоновой, как и все ее тексты, интересен и основателен. Не претендуя на развернутый анализ и опуская ряд вопросов, кратко выскажу соображения по докладу в контексте общей темы нашего семинара, т. е. в контексте кризиса российской культуры. Но сначала несколько замечаний по диагностике ситуации.
Наталья Евгеньевна солидаризуется с характеристикой господствующей в России нормативно-ценностной системы как системы этакратической. Обоснование таково: «Государство в рамках этой системы норм — инструмент реализации интересов макрообщности, и именно ее интересами как целого и должно оно руководствоваться…». И «не случайно», мол, абсолютное большинство россиян считает, что «государство всегда должно отстаивать интересы всего народа перед интересами отдельной личности».
Замечу, однако, что представленное понимание государства — якобы «этакратическое» — соответствует кантовским категориям гражданского состояния, публичного права и патриотического правления (imperium non paternale, sed patrioticum). Процитирую: «Патриотическим называется именно такой образ мыслей, когда каждый в государстве (не исключая и его главы) рассматривает общность как материнское лоно, а страну свою как почву, возделанную отцами, — почву, на которой и из которой он сам вырос и которую он как драгоценный залог должен оставить после себя для того лишь, чтобы охранять права общности посредством законов совместной воли, а вовсе не считает себя вправе использовать ее по своему капризу» [136] . Так что если бы воплотился в жизнь «этакратический» идеал россиян, согласно которому — цитирую теперь докладчика — «государство, как выразитель общих интересов, должно, принимая во внимание интересы различных субъектов,
136
Кант И. Избранные сочинения: В 2 т. Калининград, 2005. Т. 1. С. 234–235.
Впрочем, как сообщается далее в докладе, российский государственный идеал уже разбился вдребезги, и в действительности россияне при решении важных для них вопросов руководствуются сугубо частными интересами. Притом именно государственные чиновники менее всех готовы считаться с интересами государства, хотя и все прочие социальные группы не слишком от них отличаются. Однако лично у меня крах государственной идеи, даже если обозвать ее «этакратической», вызывает чувство не воспарения, но тяжести.
Кроме того, у меня возникают два вопроса. Первый — чисто логический: как может нормативно-ценностная система «этакратии» аннигилироваться и при этом господствовать? Социологические данные показывают, что в «паттернах» социальной реальности от этой пресловутой «системы» уже не осталось и следа. Стало быть, «господствует» она исключительно в теоретическом наследии. Второй вопрос — более практический, хотя и теоретический, конечно, тоже. Может быть, главная проблема российской жизни — ее модернизации, да и просто продолжения — состоит все-таки не в Левиафане, давно издохшем и сгнившем, а в актуальной войне всех против всех ?
Докладчик констатирует постепенное формирование и распространение в России «характерных для сознания модерна на микроуровне норм, ценностей и установок (нонконформизм, индивидуализм, внутренний локус-контроль, ориентация на конкурентную рыночную экономику и т. д.)». Но при этом высказывается и предположение о формировании в России некоего «альтернативного модерна». Ну что ж, пусть так. В конце концов модерн альтернативен по определению. Весь вопрос в содержании и качестве предполагаемой альтернативы. Так в чем же она, эта новая российская альтернатива состоит? Поищем ответ в докладе.
В нем говорится, что в России «многие ключевые и характерные нормы, ценности и установки принципиально отличаются от ассоциируемых обычно с западной культурой». Не буду останавливаться на том, что здесь игнорируется факт альтернативности самой западной культуры и противоречивости ее эволюции, равно как и на других своих претензиях к этой формулировке. Итак, «Россия — не Европа». В целом это очевидно. Но в чем все же принципиальная разница между ними в плане нормативно-ценностных установок? Ведь если «характерные для сознания модерна» ценности индивидуализма и конкуренции, как показано в докладе, распространяются в России неуклонно, и практически ничто им не может противостоять, то никакой принципиально иной, альтернативной интенции здесь нет.
Игорь Клямкин: Наталья Евгеньевна утверждает, что такая альтернативная интенция обнаруживается в представлениях наших сограждан о желательном политическом устройстве.
Михаил Афанасьев:
То есть все дело в «недемократичности» россиян? Но ведь доклад и в данном отношении не устанавливает принципиальных различий между ними и западными людьми. «Даже у „традиционалистов-этакратов“, имеющих максимальный балл по данной шкале, — констатирует Наталья Евгеньевна, — толерантность к неравномерности распределения и иерархизированности власти чуть ниже, чем в Великобритании, Германии и США, и вдвое ниже, чем в Турции или Бразилии. Если же говорить о „российских модернистах“, то их показатели толерантности к неравномерности распределения власти в обществе находятся между показателями Израиля и Дании. Так что все россияне по этому показателю вполне вписываются в ареал западной культуры, и отличия их от других стран этой культуры связаны отнюдь не с их „недемократичностью“ на микроуровне».