Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов
Шрифт:
Но я исхожу из того, о чем уже не раз говорил в ходе наших дискуссий. Я исхожу из того, что тип культуры нам придется менять. При той архаичной системе ценностей, которая в России остается доминирующей, нам в XXI в. делать нечего. Если, как я читаю в докладе, только 14 % россиян выступают за утверждение в стране свободной конкурентной рыночной экономики, а 76 % — за расширение доли государства в бизнесе и промышленности (при 14 % в США и 35 % в Германии), то это значит, что ценности и установки подавляющего большинства наших сограждан к модернизации не приспособлены. Это значит, что они сами нуждаются в модернизации.
Игорь Клямкин: Наталья Евгеньевна видит
Евгений Ясин:
Я же вижу в этом культурный блокиратор развития, который нам предстоит преодолеть.
Как начинается и как протекает этот процесс? В определенной исторической ситуации общество начинает ощущать, что «так дальше жить нельзя», в нем возникает запрос на перемены. Появляется активное меньшинство, которое начинает их осуществлять. Как это происходит, мы знаем уже не только по книжкам, но и по собственному опыту. Берутся какие-то готовые образцы, которые хорошо зарекомендовали себя у других народов. В нашем случае заимствовались институты и нормы западных стран. Но вскоре выясняется, что большинство людей приспособиться к ним не в состоянии. Большинство хочет улучшения жизни, сохраняя приверженность тем нормам и ценностям, к которым оно привыкло, той культуре, в которой оно сформировалось. На пути модернизации оказывается культурный «барьер большинства», преодолеть который непросто. И данные, которые приводит в своем докладе Наталья Евгеньевна, еще одно тому подтверждение.
И все же векторы культурной эволюции, зафиксированные в докладе, внушают некоторый оптимизм. Да, культурные инновации укореняются медленно, инерция традиции очень сильна, но движение налицо, и направлено оно в сторону модернизации. Те модернистские группы, которые выделяет в российском обществе Наталья Евгеньевна, по своим ценностям уже достаточно глубоко европеизированы, советские привычки над ними не довлеют. И меня вовсе не смущает, что к Западу они при этом относятся не очень благосклонно.
Дело же не в том, идентифицируют ли они себя и Россию с Западом или нет, а в том, что в их сознании постепенно закрепляются западные представления о взаимоотношениях человека, общества и государства. И если они считают их не чужими, а своими, то это же не плохо, а очень даже хорошо. Жаль только, что таких модернистов в России все еще не так много, как хотелось бы, что культурный «барьер большинства» все еще остается не преодоленным. Но я бы, говоря об этом большинстве, не сбрасывал со счета и то, о чем напомнил нам Эмиль Паин. А именно — о влиянии СМИ. Мы, к сожалению, плохо представляем себе, какие пласты массового сознания производны от культурной инерции, а какие привнесены официальной пропагандой. Вот, скажем, изменение образа Запада в этом сознании по сравнению с началом 1990-х годов, тоже упомянутое Эмилем Абрамовичем, — оно о чем свидетельствует? О стихийном колебании настроений или о влиянии СМИ?
Кстати, о самих этих циклических колебаниях, об отмеченных Паиным «блуждающих стереотипах». Как я понимаю, социологи фиксируют в массовом сознании и такие колебания («вперед-назад»), и устойчивые тенденции. Судя по всему, это касается отношения к разным вопросам: если, скажем, восприятие образа Запада колеблется, то это еще не значит, что какой-либо устойчивой векторности лишена эволюция и всех других массовых установок. Доклад Тихоновой убеждает нас в том, что такая векторность в российском обществе присутствует, причем модернистская направленность ее очевидна. Как бы то ни было, нам желательно иметь четкую картину того, в каких вопросах наблюдаются колебания, а в каких — устойчивые модернистские либо традиционалистские тенденции.
Здесь, правда, возникают специальные проблемы — в том числе и методического
В социологических опросах, на результаты которых ссылается Наталья Евгеньевна, такие стандарты, позволяющие отличать модернистские установки от традиционалистских, были, на мой взгляд, заложены. Поэтому и представленный доклад позволяет судить о том, в какой степени российское общество и его культура претерпели модернизацию, а в какой — сохранили свою традиционность. И если последняя все еще доминирует, то постановка вопроса о смене характерного для «Русской системы» типа культуры остается актуальной. Все остальное, повторю, зависит именно от этого.
Игорь Клямкин: Хочу все же напомнить, что исследования Натальи Евгеньевны критиковались здесь именно за то, что модернистские и традиционалистские стандарты в предлагаемых респондентам вопросах недостаточно строго разведены…
Евгений Ясин:
Поддерживая работу Натальи Евгеньевны, я отнюдь не ставлю под сомнение правомерность тех критических суждений, которые звучали в ходе дискуссии. Это касается и смысловой неоднозначности отдельных формулировок вопросов, предлагаемых респондентам, и безальтернативности этих формулировок, на что сетовал Игорь Моисеевич Клямкин. Он сам несколько лет выступал в роли практикующего социолога, и его методика несколько иная, чем у Натальи Евгеньевны. В частности, в исследовании, которое под его руководством проводила «Либеральная миссия», предлагалось выбирать между суждениями, соответствующими либеральной, традиционалистской и советской позициям в подходе к разным сферам государственной и общественной жизни. При этом опрашиваемые не ставились в известность о том, что означает та или иная позиция, является она либеральной, традиционалистской или советской.
Мне кажется, что были получены очень интересные результаты, которые в ряде случаев отличаются от тех, что представлены нам сегодняшним докладчиком. Но я бы не стал противопоставлять друг другу разные методические подходы. К постижению российской культурной реальности можно двигаться разными путями, сопоставляя полученные результаты и обсуждая причины их несовпадения. В том числе и на междисциплинарном уровне, что мы и делаем на сегодняшнем семинаре.
Игорь Клямкин: Конечно, культурный «барьер большинства», о котором вы говорите, сказывается на проведении любых реформ, покушающихся на сложившийся жизненный уклад. Но я не думаю, что особенности постсоветской российской эволюции объясняются только этим. Многие люди отторгают конкурентную рыночную экономику и проявляют равнодушие к демократии именно потому, что под рыночной экономикой, демократией и западными ценностями понимают то, что им было предложено в 1990-е годы. Другого опыта у них нет.
Евгений Ясин: Я с этим не спорю. Реформы не были завершены, а потом были свернуты.
Игорь Клямкин:
«Инертность населения, наряду с эгоизмом монопольно властвующей элиты, — это и есть, по-моему, те два фактора, которые блокируют российскую модернизацию»
Спасибо, Евгений Григорьевич. В конечном счете нам важно понять, что блокирует российскую социокультурную модернизацию и кто ей ментально противостоит — российская власть, российская элита или российское общество…