Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов
Шрифт:
В недавнем радиоинтервью Наталья Евгеньевна сказала, что российская элита сегодня хуже населения. Но если так, то и главная проблема социокультурной модернизации — не в населении, а в элите, о чем говорилось и в ходе сегодняшней дискуссии. Есть много такого, против чего население возражать не будет независимо от того, как оно распределяется по мировоззренческим кластерам. Оно не будет возражать, если элита поставит себя под контроль закона. Оно не будет возражать, если выборы будут выборами, а не тем, во что их превратили. Оно, думаю, не будет возражать и против того, если в стране возникнет реальная многопартийность, а оппозиция начнет, получив такую возможность, претендовать на власть.
То, что
Другое дело, что готовность принять перемены, о которых я говорю, не означает готовности их требовать и добиваться. Российское общество по многовековой привычке ощущает себя в положении объекта, а не исторического субъекта. И его инертность, наряду с эгоизмом монопольно властвующей элиты, устранившей саму возможность появления элит альтернативных, — это и есть, по-моему, те два фактора, которые блокируют российскую модернизацию.
Наталья Евгеньевна, пришло ваше время завершить дискуссию.
Наталья Тихонова:
«Я считаю, что нынешний кризис культуры в России скорее относится к кризисам развития, но при этом дальнейшее развитие российской культуры пойдет не по западному пути»
Чтобы дискуссия проходила в строго научном ключе, нужно не упускать из поля зрения предмет обсуждения. Предметом моего доклада не был ни кризис традиционализма, ни альтернативный модерн, ни русский национальный характер. Предметом моего исследования была динамика нормативно-ценностных систем россиян в той ее части, которая связана с представлениями о взаимоотношениях личности, общества и государства. На этой основе я оценивала и некоторые кризисные явления в российской культуре. Оставаясь в тематических и содержательных границах моего доклада, постараюсь ответить на критические замечания коллег.
Не могу согласиться с главным выводом Михаила Афанасьева, а именно с выводом о том, что у России нет никакой культурной самобытности и что проблема только в наших элитах, хотя пафос его выступления близок любому российскому интеллигенту. Конечно, об элитах можно говорить долго и критически. Да, сейчас в России фактически произошла приватизация государственной власти. Да, элиты в массе своей паразитируют на природных богатствах страны, а эффективность их деятельности можно оценивать даже не как нулевую, а как отрицательную по своим последствиям. Но почему это стало возможным? Почему такое развитие событий было невозможно, например, в Чехии или Польше, также переходивших от социалистического прошлого к рыночной модели хозяйствования? Почему там это сопровождалось переходом к демократии, а в России нет, хотя в России большинство населения тоже сторонники демократии?
На мой взгляд, именно потому, что сама демократия в России понимается населением иначе. И об этом я говорю в своем докладе, построенном не только и не столько на данных, полученных по методике Хофстеда, на апелляции к которым в основном и строится критика Афанасьева. Так что, увы, я бы и рада была согласиться с Михаилом Николаевичем в том, что проблема
Более того, такое «иное» понимание демократии — это не некий «выверт» истории, не случайность, а закономерное следствие доминирования в России этакратической модели развития. Кстати, говоря об этакратизме, я предполагала, что коллеги знакомы не только с работами Канта, но и с насчитывающей ряд десятилетий традицией изучения этакратических обществ у нас и за рубежом, где в качестве ключевой особенности этих обществ рассматривается сращенность власти и собственности, а отнюдь не представительство в них государством интересов народа. Соответственно, я предполагала, что мне нет необходимости расшифровывать подробно, что это такое, а достаточно показать, как известные из литературы признаки этакратического общества преломляются в нормативно-ценностных системах россиян.
Теперь о геополитическом выборе и цивилизационной ориентации, о чем тоже говорил Михаил Николаевич. Боюсь, что и то, и другое в России не в пользу Запада, и это не результат того, что я неверно интерпретирую данные, а объективная реальность. Разумеется, россияне против превращения России в чьего-то сателлита. Однако вряд ли можно рассматривать Германию, с которой Россия вполне сопоставима по своему политическому и экономическому весу, как сателлита кого бы то ни было. Так что, думается, это ложная дилемма. Дело не в том, сателлит Россия или нет, а в том, что именно в западной культурной модели россияне разделяют, а что нет. Например, в том, что для них, в отличие от западных людей, включают в себя права человека. Или почему, переходя, вслед за моим оппонентом, от теории к фактам повседневной жизни, россияне, в отличие от западноевропейцев, и тем более граждан США, симпатизировали иракцам и Хусейну, а не войскам западной коалиции в известном военном конфликте. Я уж не говорю о Косово. Так что альтернативный модерн — это отнюдь не просто нежелание «жить по указке Запада». Это жизнь вообще во многом по другим принципам и нормам.
Но мой доклад, повторю, все же не об «альтернативном модерне». Несмотря на то, что именно этот сюжет вызвал сегодня наибольшие споры (возможно, из-за его политических следствий), лично для меня самой он как раз малоинтересен. Я не политик и не политолог, и меня мало волнует судьба правых партий, исходящих из необходимости для России западного пути развития, для которых признание неизбежности движения России по пути альтернативного модерна смерти подобно. Не интересна мне и судьба политиков типа Касьянова или Каспарова, которым присущи все минусы Гайдара без его плюсов. Гораздо важнее для меня то, есть ли в России кризис культуры, и если есть, то какого он типа. Что это — кризис, ведущий к деградации культуры (что не надо путать с деградацией, например, экономики страны), или же это начало нового этапа развития данной культуры? Я считаю, что нынешний кризис культуры в России скорее относится к кризисам развития, но при этом дальнейшее развитие российской культуры пойдет не по западному пути.
Об элитах как барьере на пути модернизации говорил и Игорь Клямкин, присовокупивший к ним и «инертное население». Конечно, без элиты мы ничего не добьемся, вне элиты ничего сделать невозможно. Проблема здесь в том, что у нас нет потомственных элит, нет их воспроизводства. И пока этого не будет, желание «нахапать» будет доминировать. Да, нельзя управлять огромной страной с такой психологией. Но перескочить этап самообразования элит мы не можем. Это исторический процесс, и необходимо ждать, когда это произойдет само.