Кудеяр
Шрифт:
— А велика ли, Фёдор, крепость Азак?
— Крепость Азак велика, в ней собираются купцы из разных стран. Тут турки и татары проводят торг с московскими купцами, выменивают у них меха на шёлковые и шерстяные материи и драгоценные каменья.
— А трудно ли отнять этот город у турок?
— Забрать Азак у турок легко, да удержать трудно: далеко он от Москвы и на всём пути по Дону между Москвою и Азаком нет больших городов, которые служили бы опорой для твоего, государь, войска.
— Выходит, надобно строить на Дону русские города?
— Города эти очень необходимы, государь, для одоления Дикого поля, где ныне хозяйничает немало татей.
— Что же было дальше, Фёдор?
— Когда вышли мы из Азака к Кафе, азакский диздар проводил меня до корабля и корм на путь дал. На судах одолели Сурожское море [89] ,
— А Кафа велика ли?
— Обширен и многолюден этот город, много в нём мечетей с минаретами, где неверные молятся своему богу. Со всех сторон окружён он крепкой стеной со множеством башен, а внутри стен огромное торжище, куда съезжаются купцы со всего света. Оттуда поплыли мы в Царьград. Когда пришли к месту и корабль наш встал у пристанища, к нам явился султанов толмач, а на берегу встречали конные и пешие нарядные аги янычарские. На той же неделе в субботу приехал ко мне толмач от султана, а с ним янычарские головы и сказали: «Велено тебе прибыть на султанов двор, Сулейману ударить челом. А у государя тебе сегодня не есть, потому что у нас едят мясную еду, а вы нынче говеете. Рыбы же здесь мало». И вот пошли мы на Сулейманов двор. У ворот встретили нас многие люди пешие, а когда вошли в палату, в которой сидят паши и приказные люди, то все они встали. Главный паша спросил: «С каким делом пришёл ты от своего государя к нашему государю султану?» Я сказал: «Прислал государь мой великий князь всея Руси Василий Иванович к брату своему, Сулейману, грамоту, и то дело писано в грамоте». Паша спросил: «Кроме грамоты приказ с тобой иной какой и поминки есть ли, и какие поминки?» Я ответил, что со мной кроме грамоты приказа никоторого нет; всё писано в грамоте, а поминки от государя нашего к Сулейман-султану — сорок соболей, да рыбий зуб [90] , да кречет. Паша спросил ещё, давно ли я пошёл от своего господина из Москвы. Я сказал: «Как государь мой меня отпустил к брату своему, Сулейман-султану, прошло уже восемь месяцев». А как явился я к султану и челом ударил, взяли меня его ближние люди под руки и подвели к Сулеймановой руке. А после того я от государя и великого князя султану поклон исправил и грамоту подал и поминки явил по государеву наказу. А поклон правил стоя, а не на коленках, и султан против этого не промолвил ни одного слова и не спросил ни о чём.
89
Сурожское море — Азовское море.
90
Зуб рыбий — моржовая кость.
— А каков, Фёдор, турецкий султан?
— Сулейман сидел на рундуке [91] , а вид у него был важный, телом толст. Под ним был тюфяк золотной. Одет Сулейман в чугу [92] камчату, золотную по лазоревой земле, да на голове чалма.
— Много удивительного видят наши послы — разные страны и народы, моря и горные вершины. Хотелось бы и мне самому всё это повидать!
— Ты прав, государь, много диковинного есть на белом свете. Будучи в Царьграде, довелось мне наблюдать удивительное чудо, совершённое на глазах толпы кудесником. Получив от людей самое обыкновенное яблоко, он разрезал его ножичком пополам, извлёк зёрнышко и посадил во влажную землю. Затем покрыл посеянное зерно маленькой корзиночкой и стал играть на дудке. Когда же он поднял корзинку, то оказалось, что под ней появился нежный росток. Кудесник покрыл его корзинкой и, играя на дудке, стал скакать вокруг. Снова подняв корзинку, он показал нам яблоньку, которая своей вершиной упиралась в покрышку. Вся яблонька была усыпана ароматными цветками. После этого принялись скакать и кривляться помощники кудесника, и на яблоньке появились плоды. Кудесник накрыл яблоньку корзинкой, чтобы эти плоды созрели, и через некоторое время раздал окружавшим его людям десяток спелых яблок. Само же деревце он вырвал из земли и поставил в воду.
91
Рундук — в данном случае возвышение с приступом, трон.
92
Чуга —
Юноша перекрестился.
— Не иначе как сама нечистая сила явилась людям в облике сего кудесника! Уж не отведал ли ты, Фёдор, тех нечестивых яблок?
Воронцов весело рассмеялся.
— Нет, государь, мы не стали осквернять себя прикосновением к сатанинским яблокам. Много диковинного видели мы в разных странах, но и то нужно иметь в виду, что русские послы нередко терпят самые гнусные притеснения, оскорбления и обиды от лихих людей, да и от недружественных нам правителей.
Ваня нахмурился.
— Придёт время, Фёдор, и мы усмирим татей, а недружественных правителей, оскорбляющих русских послов, жестоко покараем!
Воронцов вежливо поклонился в ответ на эти слова, а сам подумал: «Не скоро такое свершится!»
— Фёдор, когда Жигимонтов посол намеревается покинуть Москву?
— Сказывал он, будто хочет отправиться домой в Артамонов день [93] .
— Доволен ли он кормом?
— Очень доволен, государь, премного благодарил он за оказанную ему честь.
93
12 сентября.
Вчера, в день Рождества Богородицы, великий князь Иван Васильевич дал обед в честь посланника польского короля Жигимонта. На том обеде за большим столом сидели бояре князь Дмитрий Фёдорович Бельский, князь Иван Михайлович Шуйский, брат Андрея Шуйского, и он, Фёдор Семёнович, с братом Иваном.
— Благодарствую, Фёдор, за душевную беседу, а сейчас пора нам идти в столовую избу, где нас ждут бояре.
Идя по переходам дворца в столовую палату, юный государь залюбовался открывшимся перед ним видом. Под ярко-синим осенним небом несла свои спокойные воды величавая Москва-река. Белые облака засмотрелись в глубину её чистых вод. За рекой до самого края неба распахнулись тронутые осенним румянцем сады. Вчера народ справлял осенины — вторую встречу осени: бабы толпились по берегам реки, пели величальные песни. И ныне выдался хороший денёк.
Бояре, собравшиеся в столовой палате, встали при появлении великого князя, низко склонили перед ним головы. Встал и митрополит Макарий. Он-то и требует от бояр почтения к великокняжеской особе, постоянно напоминает в своих проповедях о божественном происхождении власти государя.
Ваня заметил перемену в отношении к нему бояр, знает, что проявляемое ими почтение — результат трудов Макария, но ему всё мнится — и не без оснований, что в душе бояре продолжают считать его несмышлёным мальцом, по-прежнему готовы в его присутствии творить бесчинства и своеволие.
Юный государь приблизился к митрополиту для благословения. Тёмные, живые глаза Макария смотрят на него строго, требовательно.
«Чего хочет от меня первосвятитель? Так ли я веду себя, как подобает вести великому князю? Почему терплю своеволие бояр? Как мне поставить их на место?»
Эти вопросы не в первый раз приходят в его голову, но до сих пор он не ведает чёткого, однозначного ответа на них.
Ваня сел в предназначенное для него кресло. Шелестя одеждами, разместились по лавкам бояре. И вдруг — громкий крик Андрея Шуйского взорвал тишину.
— Гляньте-ка, люди добрые, куда Федька Воронцов уселся! А ну встань и сядь ниже меня!
Фёдор Семёнович, побледнев, продолжал сидеть поблизости от великого князя. Иван Кубенский, Дмитрий Палецкий, Дмитрий Курлятев, Иван Турунтай-Пронский, Алексей Басманов-Плещеев повскакивали со своих мест и кинулись к Воронцову. Андрей Шуйский первым подскочил к нему и со всего маху ударил по лицу. Иван Кубенский ухватился за борт нарядного бархатного кафтана, рванул его на себя-оборванные пуговицы, накидные петли и затейливые кисти полетели в разные стороны.
— Стойте, прекратите творить мерзости в присутствии государя! — громко кричал митрополит.
Его, однако, никто не слушал. Фёдора Семёновича поволокли к дверям. Растерзанный кафтан его валялся на полу, длинные, собранные в мелкие поперечные складки рукава словно взывали о помощи. Макарий исподлобья глянул на государя — тот молча взирал на избиение своего любимца, глаза его были широко открыты, тело сотрясала дрожь.
Между тем бояре выволокли Воронцова на крыльцо великокняжеского дворца. Привлечённые шумом, со всех сторон к дворцу бежали люди.