Кудеяр
Шрифт:
Бояре от удивления лишь глазами хлопали. В палату ввалилось десятка два дюжих молодцев, они схватили упиравшегося, жалобно вымаливавшего прощения у великого князя Андрея Шуйского, поволокли его из великокняжеского дворца. По дороге в тюрьму псари нещадно били свою жертву, так что возле Ризположенских ворот он был уже мёртв. Обнажённое тело его часа два лежало на виду у москвичей.
Хотя в своей речи великий князь обещал покарать лишь одного Андрея Шуйского, однако на следующий день были схвачены ближайшие его советники — Фома Головин, Фёдор Скопин-Шуйский, Юрий Тёмкин и другие. Все они были высланы из Москвы [103] —
103
…высланы из Москвы… — Тёмкин Юрий Иванович (150? — 1561) — воевода в Чухломе и Новгород-Северском; успешно воевал с татарами. Вместе со Скопиным-Шуйским подвергался опале за интриги против Глинских и т. д. В 1549 г. прощён и сделан боярином.
ГЛАВА 21
— Эх, были бы со мной гусли, уж повеселил бы я вас, братцы! — вздохнул скоморох Филя.
— Сиди уж, — недовольно проворчал лежавщий под грудой тряпья немощный старик, — всё бы вам, молодым, грешить. Ты вот лучше бы лоб свой перекрестил, ни разу, чай, не помолился, нехристь!
— А чего зазря-то креститься? Ты вот, Мирон, уж больно набожный, с утра до ночи лоб бешь, а толку-то что? Сам говорил: ни за что ни про что восьмой год здесь вшей кормишь.
— Видать, есть за что, — Мирон надрывно раскашлялся.
— Не пойму я тебя: то говоришь, что безвинно страдаешь — кто-то боярина Колычова по головке неласково погладил, а тебя за то в темницу упекли. Нынче же говоришь: есть за что.
— По молодости лет я, как и ты, к Богу-то был равнодушен, вот за это и страдаю.
— Так Бог-то, говорят, милостивый, а коли так, пошто не внемлет твоим усердным молитвам? Ты вот прощения у Бога просишь, а он на тебя хворобу напустил.
— Видать, время ещё не пришло для милости-то Господней, — старик опять закашлял.
— Во-во, тебя, Мирон, не переспоришь, лучше я вам, братцы, бывальщину расскажу.
— Давай, валяй бывальщину, — хрипло проговорил вор Брошка.
Рожа у него припухшая, нахальная. Приподнявшись на локте, он приготовился слушать Филю. Тот такое может сморозить, весь день хохотать будешь.
— Шёл я дорогой, поперёк мне едет мужик на телеге. Другой мужик подкрадается, да с заднего колеса и влез на небеса. Ему сказали — на небесах коровы дёшевы, а вши больно дороги. Вот он ходил, ходил, на тракт нигде не угодил. Увидел вдруг: небольшая церковь из пирогов складена, блинами набита, лепёшками покрыта, под крестом Адамова голова из большого базарного пирога. Подошёл к двери — священники там воют как звери. Дверь бороной затворена, кишкой затянута, калачом заперта. Я взял кишку, перекусил, калач переломил, борону отвалил. В церкви образа пряничные, а свечи — морковные. Гляжу, стоит поп — я его кадилом в лоб. Стоит дьякон — я его смякал.
— Тьфу ты, мерзость какая! — простонал в углу Мирон.
— Валяй, валяй, — одобрил рассказчика Ерошка.
— Стоит пономарек-я его из церкви поволок и затылком прямо об порог. Из его заднячки посыпались яблочки. Я яблочки собираю, родителей поминаю: Трюшу, Матрюшу, праведную душу, Якова распятого, Никиту горбатого. Вот теперь, духовный отец, и сказке тут конец. Это у нас не сказка, а присказка, приходите сказку тогда слушать,
Все, кроме Мирона, рассмеялись.
— Правильно сделали, что тебя в темницу упекли, словеса твои греховодные, от них народу пагуба.
— Меня, Мирон, не за то сюда упрятали. Своими ушами я слышал, как тати, нанятые Шуйскими, сговаривались прикончить боярина Ивана Бельского, сидевшего в темнице на Белоозере. Я о том людям поведал, да среди них дерьмо нашлось, донесло на меня куда надобно. Вот и обвинили меня в том, что я клевету возвёл на Шуйских. С Белоозера привезли сюда — в Белокаменную.
Кудеяр вздохнул: они с Олексой, как и Филя, безвинно страдают по воле Шуйских. — Как же так, — заговорил Олекса, — Андрей Шуйский приказал убить неугодного ему боярина Бельского. По вине Шуйского невеста Кудеяра руки на себя наложила. Так его бы в темницу бросить, а заместо него мы, безвинные, страдаем.
— Ха, нашёлся безвинный, — ехидно произнёс Ерошка, — а не ты ли вкупе с Кудеяром умыслил прикончить боярина Шуйского?
— Ты, Ерошка, сам в грязи утоп, — вступился за Олексу Елфим, — и других столь же грязными считаешь. Задумали ребята убить Шуйского, да не убили, потому на них вины нет никакой. Да и убили бы — невилика беда, поскольку за дело намеревались боярина покарать.
— Сам-то ты хорош! — взвился Ерошка. — Посчитай, скольких людей на тот свет отправил — видимо-невидимо! Тать ты с большой дороги, тать!
— Правду молвил — многим головы я поснимал, да и то сказать — за дело. Ты вот всех без разбору обворовываешь, кто под руку подвернётся. Невдомёк тебе, что ты у иного последний кус хлеба отымаешь. А ведь вокруг тебя и без того неправды хватает, бояре да дворяне кровь из народа сосут, грабят без зазрения совести. Стоит же людям против того слова молвить, их, истязают и губят без числа. Так я снимаю головы с тех, кто грабит народ, и возвращаю людям их добро.
— Может, и раздаёшь добро, — язвительно заметил Ерошка, — да и себе немало, поди, оставляешь. У тебя в нижегородской земле сколь кубышек зарыто?
Елфим, казалось, не слышал этих слов, в его глазах появилось мечтательное выражение, словно он был где-то далеко-далеко.
— Эх, други, хорошо-то как на воле! Мне вот на Волге много раз приходилось быть, какой там простор для души!
Кудеяр вспомнил своё первое впечатление от Волги, когда они с отцом Андрианом увидели её возле Плёса. Слова Елфима глубоко запали в его душу. Выходит, есть люди, готовые вступить в единоборство с грабителями народа. И живут эти люди вольными птицами, в стругах плывут по широкому волжскому простору, на быстрых конях мчат по лесным дорогам, чтобы покарать злодеев.
Полтора года томятся они в одной каморке вместе с Елфимом, и каждый раз, когда тот рассказывает о своих приключениях, у Кудеяра возникает желание стать таким же, как он. Да и собой Елфим пригож, сила чувствуется в нём недюжинная.
— Я ведь тоже от Шуйского пострадал, только от другого — Василия Васильевича. В его имении засуха приключилась, всё повыгорело — и в поле и на огороде, народ от голоду помирать стал, а боярский тиун всё требовал с людей подати. Когда же они, чтобы не помереть с голоду, открыли боярские житницы, явились от боярина людишки и жестоко всех покарали: кого в поруб побросали, кого плетьми выпороли. Тогда я подпустил боярину красного петуха и утёк в лес. Эй, Филя, что же ты приуныл? Спой нам бывальщину про лихих разбойничков!