Кукла в волнах
Шрифт:
Жидкость, в отличие от того, что мы обычно пили, действительно пахла коньяком и после первого глотка теплой волной прокатилась внутри меня.
— Смотри, какой дождь зарядил, — глянул в окно Волчатников, потом, обернувшись ко мне, спросил с усмешкой: — Что загрустил замполит? У тебя жизнь только начинается.
— А у вас что, заканчивается? — несколько грубовато ответил я вопросом на вопрос.
— Нет, конечно, — криво улыбнулся Сергей Николаевич, — просто после тридцати пяти начинаешь ощущать, что главное уже позади. Как там, у Данте: «Земную жизнь, пройдя
Я обратил внимание на книгу, оставленную Волчатниковым на кровати. Это был томик стихов Иннокентия Анненского.
— Вы любитель поэзии? — удивился я — мне было странно увидеть летчика читающего стихи, тем более поэтов серебряного века.
— Это потому что я необычный человек, — негромко засмеялся Волчатников, — а если серьезно, то стихи, как я считаю, привносят гармонию в жизнь, сглаживают диссонанс в душе и примиряют с действительностью. Вот возьми Анненского. Он преподавал в лицее Царского Села, писал для себя стихи, жил в своем особенном мире чувств и настроений.
Волчатников задумался ненадолго, потом, когда вновь заговорил, голос у него как-то дрогнул, словно что-то личное коснулось его.
— Анненский умер в пятьдесят четыре. В Петербурге, на Царскосельском вокзале, упал почти на ступеньках. Инфаркт или, как писали тогда, разрыв сердца. У него есть такие строки, комэска прикрыл глаза, процитировал:
«О сердце, когда леденея,
Ты смертный почувствуешь страх,
Найдется ль рука, чтобы лиру,
В тебе также тихо качнуть,
И миру, желанному миру,
Тебя мое сердце вернуть».
— Это стихотворение «Лира часов». Давай, что ли выпьем!
Волчатников в молчании налил коньяк и мы выпили.
Каждый думал о своем, но меж нами сохранялась внезапно возникшая атмосфера дружеской близости, которая появляется между людьми в минуту задушевных откровений. Уныло шуршащий дождь за окном, казенная комната в летном бараке — все это отошло на второй план. Это все было не главное, так — декорации жизни, меняющиеся в зависимости от нашего настроения.
Я посмотрел на Волчатникова. Мне нравился этот человек. Его глаза излучали какой-то добрый свет, струились теплом, проникавшим вглубь, и на душе становилось легко и спокойно.
— Сергей Николаевич, — прервал я молчание, — у вас семья в Азовске?
— Нет, Витя, они еще живут по старому месту моей службы в Бердянске. У меня жена и сын. Правда, — он замялся, — с женой у нас нелады, не хочет переезжать в Азовск. Говорит Бердянск лучше, он на Украине, снабжение там хорошее, а в Азовске, кроме рыбы ничего нет. Но я думаю дело в другом. Может, у нее кто-то есть — Сергей Николаевич внезапно замолчал, затем, словно нехотя, продолжил — не знаю Витя, зачем тебе это говорю, тебе ведь эти проблемы ни к чему.
—
— Иногда стоит выговориться и становится легче, — признался комэска, закуривая сигарету, — я здесь почти никого не знаю, а тебя как то сразу приметил.
Незаметно для меня мы закончили одну бутылку, и комэска достал все из той же тумбочки вторую, словно у него там был продовольственный склад.
— Витя, по большому счету, из-за всех этих передряг военной службы мы с женой почти не живем, я имею в виду, как мужчина с женщиной. Тут возникает вопрос, как любить женщину и не отдавать ей ничего. Я же не Блок, который не прикасался к жене в физическом плане, а любил ее чисто платонически.
— Но, если вы ее любите, то отдаете ей свою душу, а она вам свою, — возразил я, правда, несколько неуверенно, потому что о подобных вопросах мне не приходилось глубоко задумываться.
— Душа…духовная близость. Да это так. Она, конечно, возникает, но половое сношение, говоря научным языком, это не просто акт, это, как бы правильно выразиться, физическое выражение любви, осязаемое ее доказательство.
Волчатников на какое-то время задумался, а потом показал на одну из книг, лежащих у него на тумбочке.
— Я взял в библиотеке книгу, ее посоветовала ваша библиотекарь, кажется, зовут Лидой. Называется «Фабрика офицеров». Не читал?
— Нет, не успел.
— Там рассказывается о подготовке курсантов в Германии во время войны с нами. Описывается, между прочим, история, довольно любопытная с психологической точки зрения. Одному из офицеров на восточном фронте отстрелили, грубо говоря, член, и он, естественно, не мог исполнять супружеский долг. Этот офицер понимал, что его жена молодая, здоровая женщина, в самом расцвете сил и ей это необходимо. Что думаешь, он делает?
— Кого-то нанимает для удовлетворения?
— Верно. Только не нанимает, а уговаривает друга, чтобы тот приходил к его жене в отведенное время.
В моем размягченном алкоголем мозгу мелькнула мысль, не хочет ли комэска предложить эту роль мне. Может, он для того и пригласил к себе в гости, чтобы плавно, ненавязчиво подвести к этой мысли?
Словно угадав мои мысли, Волчатников грустно усмехнулся:
— Знаешь, чем все кончилось? Жена увидев, что ее муж страдает от такой ситуации, вскоре отказалась от сексуальных услуг его друга.
— А как они затем вышли из положения? — немного бестактно спросил я, невольно сравнивая эту книжную историю с положением Волчатникова.
— А никак, — он рукой провел по свей седеющей шевелюре, отчего коротко стриженные волосы поднялись ежиком, — в отличие от того офицера, я не полный импотент. Мы еще что-то могем, как говорит один из героев фильма «В бой идут одни старики».
Потом он пристально взглянул на меня своими синими глазами:
— Не знаю, зачем все это тебе говорю — другому никогда бы не сказал. Мы, конечно, выпили, но я тебя прошу о нашем разговоре не распространяться. Как писал Анненский «лишь тому, чей покой храним, сладко дышится».