Куколка. Повести о любви
Шрифт:
Это письмо по своему характеру ничем не отличалось от многих писем, полученных мною от моего наставника и опекуна, однако оно сильно взволновало меня, так как подчеркнуло громадную внутреннюю перемену, происшедшую со мной в короткий период между моим переселением на улицу Порталис, маскарадом и ужином, и теперешним моим состоянием.
И мне показалось пустым, ничтожным и бессмысленным интересоваться тем, какой груди и с какой ноги не хватает большого пальца на изображении настоятельницы Туйи… Да и вся археология, которой я раньше так увлекался, показалась мне вдруг мертвечиной, не заслуживающей внимания!..
Я
В мое сердце снова властной волной ворвалась непоколебимая уверенность в свою счастливую звезду. К чему сомнения? К чему уныние и печаль? Нет, она, моя милая незнакомка, мой пленительный образ в желтом домино, не обманет меня! Она обещала и сдержит свое обещание: я снова увижу ее. Предо мной расстилается вся моя будущность, и судьба щедро одарит меня и счастьем, и удачей в любви.
Придя к такому заключению, я – о, верх кощунства? – на обороте письма дона Галиппе набросал карандашом стихи, воспевающие молодость, безумие любви и упоение страстных поцелуев. Потом я распахнул окно, сел на подоконник и стал жадно вдыхать вечерний морозный воздух.
Небо было усыпано звездами, молодой серп луны исчез за колокольней церкви Святого Августина, улица была молчалива и пустынна. По ней лениво прокатился одинокий фиакр и после некоторого колебания завернул налево. На колокольне Святого Августина пробило три четверти десятого… Молодая работница пересекла улицу и чуть ли не бегом кинулась в переулок…
Я чувствовал, что всей душой люблю эту пустынную улицу, и звонкий бой башенных часов, и проехавший мимо фиакр, и молоденькую работницу, скрывшуюся в темном переулке.
В это мгновение из того же переулка вынырнула фигурка маленького телеграфиста-посыльного. Он, весело посвистывая, шел по улице, поглядывая на номера домов и вертя в кончиках пальцев четырехугольник депеши. Дойдя до наших ворот, он остановился и вдруг нырнул в калитку.
Кровь горячей волной кинулась мне в голову; я встал с подоконника и полный веры и блаженства близкого счастья, прошел вглубь комнаты. Я почему-то твердо верил, что это мне от «нее».
По лестнице раздались шаги… звонок в передней… Клемент открывает дверь. Вот он входит ко мне и подает мне, наконец, так страстно ожидаемую депешу. В ней стоит: «Будьте завтра, вторник, четверть шестого, дом 4, улица Воккадор. Во дворе, первая дверь направо. Не спрашивайте никого! Звоните и входите. Я обещаю там быть, но ничего больше».
Подписи не было, но это мне было вполне безразлично; я с упоением целовал эти милые строки, тем
Уж право не помню, когда я лег, но твердо помню, что глаз не сомкнул всю ночь, хотя эта бессонница вовсе не была неприятна. Я несколько раз зажигал свечу, снова и снова перечитывая полученные строки. Одно мгновение у меня мелькнула было мысль подняться, тотчас же пройтись на улицу Боккадор и найти указанный дом, но с помощью благоразумного урезонивания я убедил себя воздержаться от исполнения этой затеи.
«Всегда быть корректным и никогда смешным», – вспомнил я девиз дядюшки де Тенси.
В конце концов, я все-таки заснул. Мне приснился престранный и пренеприятный сон. Я видел во сне женскую фигуру в желтом домино, под черной бархатной маской; она все ускользала от меня, а я неотступно гнался за ней. Наконец мне удалось поймать ее. Я страстно сжал ее в своих объятиях и сорвал маску, но – о, ужас! – предо мною очутилось деревянное лицо, заплесневевшее от веков. Тут вдруг само собой распахнулось желтое домино, и я увидел тело иссохшей мумии с отбитой левой грудью, тогда как на левой ноге не хватало большого пальца… Тут все спуталось, переменилось, и я заснул крепчайшим сном, без сновидений.
Проснулся я поздно; вся моя комната была сплошь залита солнцем; предо мной стоял мой старый Клемент и, почтительно нагнувшись надо мной, настойчиво повторял, что пора вставать, что уже полдень.
Я с наслаждением потянулся, обвел любовным взором эту большую, освещенную солнцем комнату, фигуру своего старого слуги с уродливым выражением лица и, одним прыжком вскочив с кровати, поспешно принялся за свой туалет.
Я с величайшим аппетитом позавтракал, потом, весело посвистывая, стал быстро ходить по своим комнатам.
Я ликовал! Все во мне пело, каждая жилка дрожала от счастья, от радости бытия, от предвкушения грядущего наслаждения.
Время летело, как птица. Я не мог ничем заняться, да и не ощущал в том потребности.
В половине четвертого, когда я уже собирался выйти, я вдруг заметил лежащее на столе письмо дона Галиппе. Я о нем совсем позабыл! У меня совершенно вылетели из головы и визит в Лувр, и «История религиозного движения в Малой Азии», и маленькая настоятельница-затворщица Туйя.
Мне стало крайне стыдно за себя и жаль своего бедного старика, так нетерпеливо ожидающего ответа; но будучи под впечатлением своего вчерашнего вывода о ничтожестве и бессмысленности археологии, я, не мудрствуя лукаво, взял листок почтовой бумаги и написал:
«Дорогой учитель! Спешу сообщить Вам желаемые Вами сведения: отбита правая грудь Туйи и на правой же ступне не хватает большого пальца. Искренне преданный и любящий Вас ученик.
Филипп»
– Опустите немедленно это письмо! – сказал я своему слуге. – Необходимо, чтобы оно пошло сегодня же.
Глава 4
Я вышел из фиакра на углу улиц Боккадор и Монтень и пошел пешком. До назначенного часа оставалось еще четверть часа. Было ровно пять часов, и меня то и дело перегоняли щегольские экипажи, ехавшие в Булонский лес. Из открытых автомобилей, ландо и кэбов виднелись хорошенькие головки элегантных дам, зябко кутавшихся в меха.