Куколка. Повести о любви
Шрифт:
Я свернул на улицу Боккадор. В это время дня она была довольно пустынна. Я скоро нашел нужный мне дом и поспешил войти в калитку. Двор был пуст. Я взглянул направо. Вот подъезд и окна первого этажа.
«Вот тут, скоро, за этими окнами», – с замиранием сердца подумал я. Моя совесть все еще протестовала против грядущего, но я мысленно попросил прощения у кротчайшей мадам де Тенси, у дона Галиппе, и у всех отцов иезуитов, деятельно наставлявших меня на стезю чистоты и добродетели. Я искренне просил у них прощения за тот проступок, который я твердо решил совершить.
Я посмотрел на часы, было
– Входите скорее и закрывайте за собою дверь!
Я повиновался и последовал за пленительным силуэтом. Я увидел большую, но безвкусно меблированную комнату, с большой кроватью посередине. Это меня и шокировало, и вместе с тем очаровывало. Я увидел большое трюмо и в нем отражение моей прелестной незнакомки; на этот раз она была в темно-лиловом костюме тайльер, мягко обливавшем ее стройную фигуру.
По-видимому она была очень смущена, так как точно так же, как и я, не находила в первые мгновения, что сказать. Первое, что она сказала, как бы извиняясь за встречу в этом помещении, было:
– Не подумайте, что вы здесь у меня…
– Я возле вас, – этого достаточно, – промолвил я. – Я пойду всюду, куда вы пожелаете.
– В самом деле? – смущенно протянула Мадлен. – Ну, в таком случае, сядемьте! – сказала она, поглядывая мельком на часы. Усевшись, она несколько успокоилась и овладела собою. – Воображаю, что вы обо мне думаете! – нервно усмехнувшись, промолвила она: – назначить такое свидание молодому человеку…
У меня хватило благоразумия воздержаться от ответа. И действительно, что на это можно возразить, кроме самой завзятой банальности?
– Вы очень добры, что позволили мне снова встретиться с вами, – тихо промолвил я и, слегка пододвигая стул к Мадлен, добавил: – как я думал о вас все это время!
Гибкая фигура Мадлен вырисовывалась грациозным силуэтом на светлом фоне окна. Ее чудные глаза так блестели, точно в них сконцентрировались световые лучи всей комнаты.
– О, как я думал о вас все это время! Я никогда не сумею передать вам, с какой страстью я мысленно следовал повсюду за вами!.. Вы бессознательно завладели всей моей жизнью, вы можете делать со мной все, что захотите…
Право, я и сам не отдавал себе отчета в том, насколько было искренности в этой фразе, но обстоятельства давали полную возможность верить ее правдивости.
По-видимому, Мадлен была тронута, так как сказала;
– Вы так любезны, так хорошо воспитаны, что, может быть, несколько сгущаете краски… Предположим, что я нравлюсь вам, что это… этот… случай заинтересовал вас. Но я ничего больше от вас и не прошу, да и не нужно давать мне ничего большего.
Эти слова прозвучали каким-то погребальным звоном, убившим все мои радужные надежды. Если вначале и была некоторая деланность в моем обращении, то теперь это бесследно исчезло. Я наоборот почувствовал, что страшно дорожу этим случаем, стремлюсь к нему всей силой своей юной, долго сдерживаемой страсти, жадно ищущей удовлетворения.
– Я люблю вас! – пылко повторил я. – Вы сделаете со мной все, что захотите.
Все мои тщательно подготовленные фразы разлетелись, как дым,
Очевидно, я был так искренен, что Мадлен уже не могла сомневаться; она смутилась в свою очередь, и взволнованно промолвила:
– Бог мой, он, кажется, действительно думает то, что говорит!
Я потом не раз задумывался над этими мгновениями своей юности. Что было бы со мною, если бы я… если бы она… Не знаю… Знаю только то, что, когда я, поддавшись охватившему меня порыву страсти, умоляющим жестом простер к Мадлен свои трепещущие руки, в окно ворвался косой луч заходящего солнца и залил нас своим ярким светом. Я увидел в трюмо отражение нашей группы.
Силуэт моей незнакомки отражался со спины, и я невольно залюбовался пышным, красивым цветком ее бюста, расцветшем на тонком, гибком стебельке ее талии. Себя же я увидел en face и был поражен и унижен плачевным видом этого чуть не плачущего ребенка, готового упасть на колени и молить о пощаде. Да, я был поражен и унижен подобным видом, и тотчас же мне пришел на ум девиз дядюшки де Теней: «Всегда быть корректным и никогда – смешным». Я тотчас же выпрямился; мое лицо приняло серьезное выражение, преисполненное чувства собственного достоинства, и, несмотря на сильное внутреннее смятение, я принял облик молодого, хорошо выдрессированного дипломата на затруднительной аудиенции.
Не знаю, заметила ли моя собеседница перемену, происшедшую со мной, и если заметила, то чему приписала ее; во всяком случае, она успокоилась, в том смысле, что ей не грозила безотлагательная опасность.
И, словно желая еще сильнее расхолодить мой пыл, она сказала:
– Имейте в виду, что мы здесь далеко не в безопасности: мой муж страшно ревнив; он не спускает с меня взора, и весьма возможно, что и теперь велел кому-нибудь выследить меня.
Ее муж! Это роковое слово было произнесено и внесло новую смуту в мое поколебленное душевное равновесие. Мадлен расхохоталась и смеясь промолвила:
– Что с вами? – спросила она.
– Мне тяжело и неприятно, что вы замужем, – откровенно ответил я. – Меня мучает сознание, что существует человек, имеющий законное право быть возле вас, оберегать вас, любить, ласкать… Ну, одним словом – я ревную!
Мадлен расхохоталась и, смеясь, промолвила:
– И напрасно! Ревновать можно только к любви, а я не люблю своего мужа. – И, сделавшись вдруг серьезной, она продолжала: – Я не люблю его именно за то, что он женился на мне. Он знал – ведь он очень умен – что он вовсе не подходящий для меня муж, во-первых, потому что он гораздо старше меня, во-вторых, потому что морально между нами не было никаких точек соприкосновения, и я отнюдь не скрывала от него, что я не люблю его. Разве при этих обстоятельствах можно было ждать счастья?.. А при своей опытности он должен был предвидеть, что обрекает меня на страдание.