Кукольный загробный мир
Шрифт:
— Чего-чего?
— Дверь с внешней стороны умудрись как-нибудь закрыть!
Изобретатель молча ушел. Понурый и окончательно раздавленный. А Гимземин, уперев оба кулака в край стола, потряс патлатой головой и подумал: «ну вот, зря накричал, его ведь тоже можно понять». Алхимик не был злодеем по своей природе. Вспыльчивый — это да, никто не спорит. Он порой ненавидел свою излишнюю раздражительность, часто после скандалов и агрессивной словесности его посещало раскаяние. Но он практически никогда ни перед кем не извинялся. Гораздо удобней было придумать себе оправдание, как, впрочем, случилось и сейчас.
— Ведь он первый на меня наорал! И вообще, я что ли пришел к нему ссориться? —
Тлеющий час был последним перед наступлением ночи, куклы постепенно готовили себя ко сну, болтали ни о том ни о сем, все более впадая в апатию. Свечи, впрочем, также ярко горели по четырем сторонам горизонта, и лишь когда первая из них (Фиолетовая) гасла, весь восток покрывался мраком, а далее на поднебесье ступенчато надвигалась темнота. После гашения какой-либо свечи некоторое время еще можно было наблюдать легкий дымок, поднимающийся от ее обожженного чуть заметного фитиля. Затем приходила тревожная ночь, воруя краски жизни, и на горизонтах взгляд уже ничего не различал.
Ханниол долго ворочался в постели, заставляя себя уснуть, но ум настырно бодрствовал, крутя вереницу образов перед мысленным взором. Воспоминания об Астемиде как будто липли к черепу, он гнал их прочь, но они вновь и вновь возвращались. То появится ее длинная коса, то лукавый взгляд и этот игриво вздернутый кончик носа, то ее голос с какой-нибудь язвительной репликой типа: «хочешь звезду с неба? да захотись!»
Ханниол поднялся, откинул в сторону одеяло и долго тер так и не изведавшие сна глаза. Потом зажег масляный светильник. Обстановка внутри его хижины была скромной: круглый стол с несколькими расставленными по краям табуретками мог вместить троих, максимум — четверых, маленькая печка для разогревания чая топилась простыми щепками, на книжной полке уже давно не стояло никаких книг. Чернильники сделали свою черную работу, а те книги и свитки, что уцелели, все хранились у Авилекса. Впрочем, на полке уютно пристроился маленький будильник со вздутыми стрелками, который вечно отставал. Фалиил как-то предположил, что на этой подозрительной полке есть некая аномальная зона, в которой время течет медленнее. Но Хан прекрасно знал — тут дело в стершихся шестеренках. Он почти каждое утро был вынужден заново подводить стрелки, настраивая их на момент зажжения последней свечи.
Самым роскошным элементом интерьера являлся, пожалуй, диван с криво расставленными ножками-лапами и обтянутый богатой гипюровой тканью. На стене, кстати, висел самый большой из всех имеющихся осколков зеркала, формой он напоминал искривленный треугольник. Ханниол даже не использовал его в качестве зеркала, он повесил его так, чтобы отражать шедшие через окно лучи дневного света, и чтобы в хижине становилось еще светлее. Сейчас зеркало создавало лишь пугливого двойника горящего светильника.
Пришла скука. Хан вышел на улицу подышать запахами ночи. Темнота уже безраздельно властвовала повсюду, но она не была всемогущей. Нулевая фоновая светимость, создаваемая звездами, не позволяла всему вокруг окончательно угаснуть. Довольно хорошо просматривался абрис мраморной экспоненты, серые трафареты хижин стояли в тишине, создавая собственный хоть и довольно вялый контраст ночи. Звезды беспорядочно были разбросаны по безымянному пространству, куда все так рвался Исмирал, и куда способен дотянуться лишь наш пытливый взгляд. Они постоянно перемещались по небосводу, и каждую ночь их насчитывалось разное число. Иногда они образовывали собой причудливые фигуры, именуемые созвездиями, но фигуры неустойчивые, которые через несколько ночей расплывались, а затем и вовсе распадались. В центре поляны он заметил
Что ж, это вполне ожидаемо. Авилекс не ляжет спать, пока очередной раз не пересчитает все звезды и не запишет результат в свою пухлую тетрадь.
— Тебе кто-нибудь говорил, что в этом наряде ты похож на клоуна?
Ави чуть вздрогнул и обернулся. Сзади стоял театрально зевающий Ханниол, решивший подружиться с бессонницей. Его обычно ярко-рыжие волосы сейчас совершенно утратили свой лоск. В ночи его уж точно никто не назовет Головой-вспышкой.
— Ты сбил меня! Дай еще минут десять, чтобы закончить, — Ави вновь устремил указательный палец в небо.
Для темного и светлого времени суток Авилекс одевался по-разному. Сейчас на нем был синий плащ и того же цвета остроконечный колпак, повсюду были наклеены разноконечные звездочки, неряшливо вырезанные из фольги. Возможно, эта неряшливость и придавала комичный эффект всей внешности. Хан терпеливо дождался, пока он сделает очередную запись в тетради и вежливо попросил:
— А взглянуть можно?
— Да на здоровье.
На пухлых листах, куда ни глянь, почти одно и то же, только цифры менялись:
996872 — 970 звезд
996873 — 1004 звезды
996874 — 1001 звезда
996875 — 988 звезд.
— Скажи, а длинный номер вначале чего значит?
— Каждый день я изобретаю новое число, которое необходимо зарегистрировать, скоро дойду до семизначных. Чувствую, вскружат они мне голову…
— Нет, ты объясни. Я вот честно не понимаю: какой смысл каждую ночь пересчитывать эти звезды? То, что их все время разное количество, мы и так знаем. Ты систему какую-то ищешь?
Авилекс проделал с колпаком те же манипуляции, что и со шляпой днем — приподнял его, покрутил и вернул на прежнюю голову, то есть на свою собственную. У него имелась одна особенность во внешности, отличающая его от остальных кукол: во время разговора у него совсем не шевелились губы, а подбородок, как составная часть лица, просто перемещался вверх-вниз, точно внутри работал маленький механизм, поднимающий и опускающий нижнюю челюсть. Зато голос у звездочета был бархатный, приятный на слух:
— Сам не догадываешься? Это процедура тренирует мою память. Или ты думаешь, что я так много знаю только потому, что храню у себя древние свитки?
— Довод весомый, и не поспоришь. Я вот уснуть никак не могу… мысли лезут, лезут, лезут…
— Грядут перемены, Хан, которых не избежать. И даже я не могу предвидеть: к добру или ко злу.
— Ты о чем?
— Хочешь кое-что увидеть? Иди за мной.
Они направились куда-то на восток. Шли долго, спотыкаясь и ворча в темноту. Почерневшая трава так и норовила зацепиться за ноги, а нелепые звуки вокруг, эти осязаемые отзвуки мрака, пытались нагнать на них страхов. Авилекс двигался первым, держа под мышкой разбухшую от усердных записей тетрадь. Вот уже показались деревья-вихри, виляя меж которыми легко было заблудиться, если не ориентироваться по спасительным звездам. Лес, что располагался на окраине Сингулярности, обладал причудливой структурной симметрией. На севере росли деревья-сталагмиты: их ветви, все без исключения, загибались параболами вверх, вызывая ощущения приветственных жестов. На юге, царстве мнимого уныния, располагались деревья-сталактиты — те словно пребывали в вечной печали, их ветви загибались вниз. На востоке и западе росли так называемые деревья-вихри: их ветви походили на закрученные спирали. Причем, на востоке все спирали были закручены по часовой стрелке, а на западе — против. Авилекс долго копался в свитках и старых фолиантах, пытаясь найти объяснение столь экзотичного явления, но, как он утверждает, безрезультатно.