Кукольный загробный мир
Шрифт:
— Как знать, бросишь пить, курить, начнешь заниматься спортом — авось и доживешь?
Стас даже не сразу понял, что над ним подтрунивают, и его серьезный взгляд сменила горькая ухмылка:
— Прикалываешься? Ты сам хоть во что-нибудь светлое веришь? К примеру, что социализм на всей планете победит.
Танилин, застегивая рубашку, не обнаружил на ней одной пуговицы, самой важной, что пузо прикрывает. Поэтому залез под кровать, шаря там рукой и на ходу озвучивая первые пришедшие в голову мысли:
— Твой конфетно-шоколадный оптимизм меня умиляет, я даже немного завидую. — Вообще-то не в правилах Кирилла с кем-либо о чем-либо спорить, но на всякий аргумент свой контраргумент находился почти молниеносно. Словно все ответы на все в мире вопросы были
Стас резко сменил тему:
— Карабас стал наконец-то в школу ходить, несколько дней ведь отсутствовал. По-моему, он скоро тронется на почве своего кукольного театра. Взрослый мужик вроде, и не глупый.
Танилин не отвечал, он развалился на только что заправленной постели и пристально посмотрел в лицо гостю, все никак не понимая: зачем тот пришел? Не про Карабаса же рассказать. Тут появился Костик, повиснув на дверной ручке:
— Киря, там телик опять плохо кажет! — и принялся раскачиваться на вращающейся двери.
Костик являлся милым карапузом, который в свои шесть лет до сих пор бегал в колготках, но обещал, что как только пойдет в первый класс, сменит девчачьи колготки на настоящие брюки. Проблем с младшим братом никогда не было: в его спокойном незадирчивом характере усматривались черты будущего меланхолика, какими являлись почти все в их семье.
— Идем, глянем.
Телевизор шипел шумами, пародирующими человеческую речь, и гримасничал своим выпуклым стеклянным лицом. По экрану бежали дергающиеся кадры, как бывает в неправильно настроенном кинопроекторе. Изображение бесконечным циклом спускалось откуда-то сверху вниз и постоянно ускользало. Что ж, бытовым электроприборам тоже надо как-то развлекаться.
— У тебя «Горизонт»? — спросил Стас.
— Ага.
— О, я знаю, кажется, какую лампу надо пошевелить.
— Это мы сами знаем, мы с Костиком уже ученые.
Кирилл приоткрыл заднюю крышку, где разгуливало чудовищное напряжение, и дотронулся до нужной лампы. Шумы тотчас прошли, картинка выровнялась, точно невидимый режиссер сказал: «стоп! вот этот ракурс мне зафиксируйте!» По телику показывали какой-то мультипликационный трэш: один мужик пришел к врачу, чтобы вырвать больной зуб, а ему вместе с зубом выдернули весь скелет. Но Костик весело смеялся, хлопал в ладоши и говорил, что это очень здорово.
— Вот интересно, — Стас принялся размышлять вслух, — летит по небу обыкновенная электромагнитная волна, летит себе, летит… без всяких приключений через всю атмосферу, а тут раз — превращается в звук и изображение!
— Чудо! Другого объяснения нет, — согласился Кирилл и плотно заделал крышку назад, от греха подальше.
Когда они вернулись в комнату, Стас немного изменился в лице: стал задумчив, все поглаживал пальцами щеки. И тогда Кирилл понял: вот, наступил момент. Все полчаса болтовни до этого являлись лишь словесной интермедией, нелепым вступлением к основной теме.
— Хочу предложить тебе присоединиться к одной тайной организации…
— О-о-о… опять Пимыча славить?
— Нет-нет, здесь все серьезней, — Литарский попытался изобразить эту серьезность, насколько позволяла мимика его лица. — Это типа масонов, только круче, понимаешь? Мы одновременно везде и нигде. Парадокс сказал, что возможно, мы когда-нибудь захватим власть.
— Ах, сам Парадов сказал! Надо где-нибудь записать.
— Я понимаю, он придуривается, но… у нас круто, вот увидишь! Жизнь наполнится смыслом. Ну согласись, ты сидишь целыми днями здесь, в убогой комнате, читаешь свои заумные книжки. Так и свихнешься вслед за Карабасом, а у нас хоть развеешься.
Этот аргумент оказался убойным. Последней каплей на шатких весах сомнений. И, после того как Литарский поведал ему правила Великой Игры, Танилин на удивление быстро согласился. Потом задумчиво замер, чуть прищурился, сказав:
— Мы сейчас это даже отметим.
Когда же на столе появилась распечатанная бутылка «Пшеничной», Стас растерялся и почти со страхом
— Ты бухаешь, что ли?
Надыбав на кухне лишнюю стопку и разливая водку по равным порциям, Кирилл изобретательно переиначил некрасивый жаргон «бухать»:
— Считай это обрядом инициации. Слово хоть знакомо? Короче, за орден тамплие… как вы там называетесь?
Литарский подозрительно посмотрел на жидкость ядовитой бесцветной окраски с резким отталкивающим запахом. По-настоящему крепких напитков он еще ни разу не пил, поэтому растерялся вполне искренне. Лишь потом ответил на вопрос:
— Триумвират +.
В городе было построено всего две девятиэтажки, они стояли нарядные и ухоженные, как символы зарождающегося коммунизма. Получить в них жилье считалось величайшим везением. В основном везло представителям партийной номенклатуры, иногда их родственникам, но бывало, что рулетка фортуны удачно крутанется и для заурядной советской семьи. Остальные здания как правило пятиэтажные, спаянные из серых нагроможденных друг на друга блоков с уродливо замазанными швами. Они выглядели как объемные тени чьих-то недоработанных зодческих замыслов. По центру тянулась улица полностью кирпичных построек, живущие там автоматически считались элитой общества. Вот спрашивает один горожанин другого: «ты откуда?» Если слышит в ответ «с Гагарина», то по обыкновению качает головой и отвечает: «надо же, хорошо устроился!» Целых три дворца культуры, в основном используемых в качестве кинотеатров, являлись весомым архитектурным украшением города. Главный из них — дворец культуры «Орбита» с красочными манящими афишами и трамплинообразной покатой крышей. Сама крыша метафорически изображала взлет целого народа в небеса, касаясь этих самых небес бронзовым макетом советской ракеты. Как правило, возле «Орбиты» часто назначали свидания и было очень людно. Все улицы располагались перпендикулярно друг другу и, если посмотреть на город с высоты полета Ан-2, он чем-то напоминал решетку с неровными краями, наглухо запирающую вход в глубину, к таинственному центру Земли. Кстати о краях… Здесь резко заканчивалась область высотных построек и начиналась самое настоящее село. Деревянные домишки, где-то четырехквартирные, но в основном унылые особняки, лепились друг к другу, стараясь каждый быть поближе к модному центру. Некоторые из них по старости лет уже покосились, провалившись углами в землю как в трясину. Некоторые же вспучились круглыми прогнившими бревнами, словно набрали в себя побольше воздуха, боясь окончательно рухнуть. Автобусы сюда заезжали почти полупустыми, так как большая часть пассажиров вообще считала это захолустье не стоящей внимания провинцией. Но формально это тоже был город, вернее — его древесная оболочка, защищающая от воинственно настроенных дремучих лесов.
Стас жил в пятиэтажке на втором этаже, что не считал ни добром, ни злом. Как-то возвращаясь со школы и сунув по обыкновению руку в почтовый ящик, он вытащил письмо. Прочитал от кого, мотнул головой и быстро забежал в квартиру. Заперся в комнате. Что-то сильно заколотилось сердце, а перед глазами заплясали невидимые мурашки. Еще и еще раз он перечитывал обратный адрес, не веря собственному рассудку: Литарский Иван Никифорович. Это его дед, умерший десять лет назад. И деревня Крянцево — та самая, где он жил. Могло ли письмо столь долго путешествовать почтой, если учесть, что до Крянцево менее ста километров? Бред! А если чей-то идиотский розыгрыш?.. Да ну, найдется ли придурок, кто шутит такими вещами? Стас почувствовал, что вспотел, снял пиджак и расстегнул рубашку. Потом еще раз внимательно, скрупулезно исследуя каждый уголок, посмотрел на конверт. Печать вроде настоящая, дата получения совсем недавняя. Он даже учуял запах свежего клея. Сердце заколотилось еще сильней, когда он нервными движениями вскрывал конверт. Вот листок. Нисколько не пожелтевший. Тетради десятилетней давности не могут выглядеть так белоснежно. Мотнув головой, принялся читать: