Кукук
Шрифт:
Вспоминаю концерт в Ганновере Шивана Первера (курдского Шевчука). Я и Аркам занимались видеозаписью того выступления, а также интервью. Когда мы с ним зашли в зал, он уже был полон. Сотни курдов за столиками со скромной пищей и лимонадом. Однородная масса и лишь я был в ней — эдаким бледнолицым среди присутствующих. Потом Акраму говорили, что, надо же, среди операторов бывают и девушки. Всё ясно. Это я был для них светловолосой девушкой. А значит, были в зале и такие, кому меня хотелось трахнуть. Бр!!! Бэ-э-э!
В десять вечера иду спать. В комнате нечем дышать. Жарко.
На выходные в отделении остаются лишь четверо. Тишина, покой. Компьютер с утра и до вечера, с утра и до вечера… Утешеньице моё железячное, почему я от тебя никогда не устаю?! Кто из кого черпает энергию? Если бы я с ним не связался, то точно бы сошёл с ума за последние два года.
Начинаю писать своё первое письмо. Запоем. Чувствую необходимость писать. От этого занятия отвлекает лишь необходимость под вечер уходить с книгой из комнаты.
Старик-сосед — местный, из Вуншдорфа. Он отчаливает на весь день домой к маме. Надо же, у него ещё мама есть. Он же сам дед. Потом оказывается, что ему всего лишь 56 лет. Моя проблема наоборот. Маме 81 год. Возвращается он в клинику к семи вечера, как положено. Тут же укладывается спать. Я, чтобы не мешать ему своим компьютером, плетусь с книгой прочь.
Опять пару раз за ночь выстрелы и каждый раз один и тот же комментарий: Verfluchte ScheiЯe!
Мультяшным умом, своей первой профессией, представляю себе, как от пердежа подпрыгивает его одеяло или же дымится пробоина от снаряда.
Просыпаюсь от сильной боли в груди. Опять как тогда — в пятом отделении. Бесы-бесы. Опять же лежу — жду, пока само пройдёт.
Просыпаемся, завтракаем, включаем компьютер.
Сосед с утра наблюдает за мной: Как стенографистка. Долго учился так печатать?
Я: По-русски — один день, по-немецки — дня три. Потом уже годами непроизвольно работал над скоростью.
Он: Хороший сосед.
Я: Простите?
Он: Ты хороший сосед. Тот, до тебя, был ужасный. Всё ему не нравилось. Бельё своё бросал на пол. Везде бельё. И здесь, и здесь. Перед дверью садился на пол. (Показывает как). Дверь не открыть, не выйти. Очень тяжело. Ты — другой. Я уже к тебе привык.
Я постоянно думаю, что он как-то странно говорит, словно иностранец — на чужом языке. По построению фраз. При этом чистокровный немец.
Я обожаю стариков. Поэтому даже эти его ночные «выходки» меня от него не отвращают. Он, как и Ралука, ужасно неопрятен, безумен, но приятен. Он напоминает мне моего деда. Я всё не могу поверить в то, что он ещё по сути дела молодой мужик. Я чувствую себя внуком по отношению к нему, хотя между нами лишь 20 лет разницы.
Он опять уезжает на весь день домой. Я окунаюсь в воспоминания. Набиваю их в письмо.
За завтраком Анна-Мари (женщина у шкафа), которая уже несколько дней как в этом отделении, спрашивает меня, что я делаю, чем развлекаюсь здесь. Я говорю, что единственным для меня способом — компьютером. Она гримасничает.
Анна Мари: Как можно целый день сидеть за компьютером.
Я: Лежать с компьютером. У меня ноутбук.
Анна Мари: Да какая разница! Что с ним делать-то всё это время?
Я: Всё, что угодно. Фильмы смотреть. Слушать музыку. Рисовать. Читать тексты, в том числе книги. Самому писать. Учиться чему-нибудь, есть уже множество видео-курсов. Некоторые играют, но я игры не люблю.
Анна-Мари: Да, игры ужасны. У некоторых они всю жизнь сжирают.
Я: Есть и полезные игры. У меня была одна игра-симулятор. В ней нужно было ездить на машине. Отличная графика. Но у меня с ней была проблема. Меня с детства сильно укачивает в транспорте. А тут аналогичная проблема, когда перед глазами на огромной скорости проносится всё и вся. Я собственно не сам играл, а помогал сыну. Тому было тогда лет 5—6, и он не мог справляться с уровнями в игре. Мне приходилось через позывы тошноты справляться с заданиями. В результате, пару недель спустя мне стало легче, и я даже начал получать удовольствие от этих поездок. Таким образом я избавился от своей морской болезни. А удовольствие получал от того, что ездил не просто по абстрактным кулисам, а по конкретным городам. Там их было три: Лос-Анджелес, Париж и Токио. Мой сын таким образом тоже эти города наизусть вызубрил. Так что бывает от игр и польза…
Анна-Мари: Надо же! Интересно. Никогда о подобном не слышала.
Иранец-пациент: А сколько тебе лет, если твоему сыну 6?
Я: Моему сыну сейчас 9 лет. А мне 36.
Очередная немая сцена.
Достаю из кошелька вслепую, чтобы самому не видеть, фотографию Севы с Настей. Даю её Анне-Мари, та — иранцу. Иранец достаёт «свою» фотографию. У него тоже — мальчик и девочка. Он глядит на них и начинает плакать. Я получаю своих детей назад. Не глядя на них, прячу фотку назад в кошелёк. Я также как иранец буду плакать, если взгляну на них. Проверено опытным путём. Я это знаю и не смотрю на своих детей. Я их только показываю. Я горд, что это мои дети. Это им придётся стыдиться своего отца. Для меня они только гордость. Они оба классные!
Очередная артиллерийская ночь. Кошмарная ночь, жуткая. И для меня, и для него. У Старика видения. Ухудшение?! Он всё время говорит сам с собой. Одевается-раздевается. Несколько раз произносит: «Как в тюрьме!» Видать, расслабился на выходных дома. Меня вся эта суета будит, но я под таблетками: ни заснуть, ни толком проснуться.
Наутро он спрашивает, не мешал ли я ему спать, у него были видения.
Я ответил, что всё в порядке. Всякое бывает. Сказал ему также, что слышал, как он говорил: Wie im Gefдngnis.[51]