Культура и мир
Шрифт:
23. Назаренко А. В. Русь и Германия в IX–X вв. // Древнейшие государства Восточной Европы. Материалы и исследования. 1991 год: сб. науч. ст. – М., 1994.
24. Немировский Е. Л. Возникновение книгопечатания в Москве. Иван Федоров / Е. Л. Немировский. – М.: Книга, 1964. – 404 с.: ил.
25. Новаковская-Бухман С. М. Царь Давид в рельефах Дмитриевского собора во Владимире / С. М. Новаковская-Бухман // Древнерусское искусство: Византия, Русь, Западная Европа: Искусство и культура: сб. науч. ст. – СПб., 2002.
26. Петр из Дусбурга. Хроника земли Прусской / пер., ст. и примеч. В. И. Матузовой; отв. ред. А. Л. Хорошкевич. – М.: Ладомир, 1997. – 384 с.
27. Письмо Ганса Шлитте к королю датскому Христиану III / пер. Ю. Н. Щербачева // Материалы по
28. Полосин И. И. Из истории блокады русского государства // Материалы по истории СССР. Т. II. Документы по истории XV–XVII вв. – М., 1955.
29. Поппэ А. В. К истории Романских дверей Софии Новгородской // Средневековая Русь: сб. науч. ст. – М., 1976.
30. Рааб Г. Новые сведения о печатнике Варфоломее Готане / пер. с нем. И. И. Кретова // Международные связи России до XVII в.: сб. науч. ст. – М., 1961.
31. Рамм Б. Я. Папство и Русь в X–XV вв. – М.-Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1959. – 283 с.
32. Санчук Г. Э. К вопросу об изучении идеологии немецкого «Дранг нах остен» в раннефеодальный период // «Дранг нах остен»: сб. ст. – М., 1967.
33. Синицына Н. В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV–XVI вв.) / Н. В. Синицына; Рос. акад. наук, Ин-т рос. истории; Международный семинар «Da Roma alla Terza Roma». – М.: Индрик, 1998. – 416 с.
34. Теория культуры: учеб. пособие / под ред. С. Н. Иконниковой, В. П. Большакова. – СПб.: Питер, 2008. – 592 с.: ил.
35. Фабри Иоганн. Религия московитов / пер. с лат. О. Ф. Кудрявцева // Россия в первой половине XVI в.: взгляд из Европы: сб. текстов. – М., 1997.
36. Штаден Г. О Москве Ивана Грозного: Записки немца-опричника / пер. с нем. и вступ. ст. И. И. Полосина. – М.: М. и С. Сабашниковы, 1925. – 183 с.
Раздел IV. Глобалитеты образования в современном мире
В. А. Гуторов. Политическая культура и образование: современные тенденции
В современной отечественной научной литературе вопросу о роли университетов и высшего образования в формировании политической культуры, соответствующей критериям развитого гражданского общества, уделяется, как правило, слишком мало внимания. И это не является случайностью. Уже к началу 1990-х гг. прошлого века, т. е. с момента реализации программы реформ, объявленной «командой Ельцина», не казалось слишком пессимистичным предположение, что страны Центральной и Восточной Европы, в которых реформы стали осуществляться несколько раньше, и Россия по основным тенденциям развития составят дихотомию, не являющуюся, однако, аналогичной той, которую когда-то образовывали Бразилия и Китай. Если такие посткоммунистические государства, как Венгрия, Чехия, Словения вполне могут повторить путь Коста-Рики, Южной Кореи и Тайваня, то Россия в XXI в. имеет все шансы воспроизвести далеко не самые лучшие латиноамериканские образцы.
Причина столь быстрой «латиноамериканизации» лежит в самом характере той трансформации, последовавшей за событиями августа 1991 г., которые российские интеллектуалы, именующие себя демократами, провозгласили революцией. На самом деле произошло лишь существенное видоизменение внутри правящей элиты: часть бывшей коммунистической номенклатуры, пришедшая во власть, не могла не включить в свои ряды довольно внушительную массу представителей средних и низших слоев провинциального чиновничества и интеллигенции, принимавшей активное участие в борьбе с КПСС в период «перестройки». Именно последние обеспечили политике «реформ» либеральный имидж своей антикоммунистической риторикой, подкрепленной созданием многочисленных политических группировок, именуемых партиями и движениями, на которые новая элита, стремившаяся к радикальному дележу государственной собственности, и поспешила опереться.
Так возникло очередное «государство нового типа», которому очень подходит ироническое определение, данное когда-то Х. Арендт вслед за М. Дюверже партократическим режимам – «правление
Первым следствием его появления на свет стал лавинообразный рост числа должностей на различных уровнях управленческой иерархии, значительно опережавший процесс создания новых рыночных структур – совместных предприятий, кооперативов, акционерных обществ и т. д. Результаты этого процесса ясно свидетельствуют о том, что новое государство, основные функции которого сводятся к взиманию налогов, наращиванию бюрократического аппарата и реквизиции денежных средств у населения (Бойцова 1994: 42; См. также: Маколи 1993: 35), не признает ни малейшей ответственности перед своими гражданами и демонстрирует ставшую уже отечественной традицией готовность принести в жертву далеко не одно поколение россиян.
Подобные тенденции резко контрастируют с программой создания демократического конституционного государства. Богатый опыт посткоммунистических конституционных экспериментов в России, основанных сначала на попытках соединения государственной модели США с советской властью, а в дальнейшем – на заимствовании основных элементов конституционной практики, свойственной американским и европейским президентским режимам, свидетельствует об их квазидемократическом характере, вполне совместимом со сложившимися в новейший период традициями отечественной политической культуры.
«…При создании правления, в котором люди будут ведать людьми, – предупреждал Дж. Мэдисон, – главная трудность состоит в том, что в первую очередь надо обеспечить правящим возможность надзирать над управляемыми; а вот вслед за этим необходимо обязать правящих надзирать за самими собой. Зависимость от народа, безусловно, прежде всего обеспечивает надзор над правительством, но опыт учит человечество: предосторожности тут отнюдь не лишни» (Федералист 1993: 347).
Опыт деятельности современных российских реформаторов «перестроечного» и посткоммунистического образца отчетливо показал, что государство не выполнило ни первой, ни второй из обозначенных «отцом-основателем» американской конституции функций, а лишь создало условия для роста напряженности во многих сферах общественной жизни. Это вполне соответствует основным парадигмам, характерным именно для развивающихся стран в конце XX века (См.: Huntington 1968: 7).
Изложенные выше соображения подводят нас к главному вопросу, обозначенному в заглавии данной работы. Речь идет о роли политической культуры в проведении реформ – вообще, российской традиции политического участия в частности, и как следствие этого – теоретических предпосылках гражданского образования.
Исследование политики в культурном ее аспекте уже давно внушает ученым иногда вполне обоснованные опасения. «Концепция культуры, – отмечает С. Хантингтон, – является ненадежной в общественной науке, потому что она одновременно и чересчур податлива и неудобна в употреблении. Она легковесна (и поэтому опасна), поскольку в определенном смысле она является остаточной категорией. Если существенные различия между обществами не могут быть правдоподобно обоснованы другими причинами, становится заманчивым приписать их культуре. Только такие попытки объяснить, что культура является ответственной за политические и экономические различия, часто остаются чрезвычайно смутными. Культурные объяснения, таким образом, зачастую неточны или тавтологичны, или же одновременно выступают в данном качестве, так как в крайнем случае они сводятся к более или менее обманчивому толкованию типа «французы всегда таковы!». С другой стороны, культурные объяснения являются также неудовлетворительными для обществоведа, поскольку они противостоят склонности последнего к обобщениям. Они не объясняют последствий в понятиях взаимодействия между такими всеобщими переменными, как уровни экономического роста, социальная мобилизация, политическое участие и насилие в обществе. Вместо этого они стремятся говорить о специфических частностях, свойственных особенным культурным образованиям» (Understanding Political Development 1987: 22–23).