«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца)
Шрифт:
Второй изобличающей Го «уликой» было то, что при утверждении несколько лет назад списка редакторов «Литературного наследства» Дэн То подробно обсуждал каждую кандидатуру, но, дойдя до его имени, ограничился замечанием: «Это имя мне известно».
Отсюда безапелляционное заключение: «Личные связи привели к преступной идейной близости большого правого чудовища и урода Го со злодеем Дэн То».
Наконец, следовала третья, сильнейшая улика: «При обыске квартиры Го был обнаружен экземпляр книги Дэн То «Вечерние беседы в Яньшани». Го признался, что покупал книгу на собственные
В последний раз я видел профессора Го в середине сентября. Он шел один по аллее университета, как всегда неторопливо, в знакомом мне пальто. Лицо его осунулось и побледнело, скорбные складки залегли в углах губ. Я был рад, что самое страшное все же его пока миновало, но не знал, как он отнесется к нежданной встрече со мной, и поздоровался кивком головы. Он сразу же остановился и заговорил со мной — расспрашивал о моих планах и ходе занятий. Го был непринужден и вежлив, но сколько в сложившихся обстоятельствах стояло за этой непринужденностью мужественности и решимости, которые не всякому даны! Все проходившие останавливались и смотрели на нас с неподдельным изумлением: в стране шла «культурная революция», и каждый неосмотрительный шаг мог привести человека к гибели. А профессор Го, заклейменный и осужденный, на виду у всех разговаривал с иностранцем, да еще из Советского Союза, сохраняя всегдашнее достоинство. Я с уважением смотрел на этого не сломленного человека.
Новый учебный год для меня официально начался, но заниматься мне после осуждения профессора Го было не с кем.
— Мне повезло, — делился со мной сосед-вьетнамец. — У меня было три преподавателя, и только один осужден, а двое со мной занимаются. Тебе будет трудно получить нового преподавателя: сейчас нет охотников работать с иностранцами.
20 сентября всех советских студентов и стажеров — пять человек вызвали в посольство. Нас уведомили, что китайское правительство решило сделать перерыв в учебе своих студентов и поэтому иностранные студенты и стажеры должны выехать к себе на родину в ближайшие две недели. Посольство предлагало нам готовиться к отъезду.
Но когда я вернулся к себе в Педагогический университет, ко мне явился сотрудник канцелярии Сюй и, вместо сообщения об отъезде, уведомил, что университет с 23 сентября организует мне занятия. Действительно, в указанный день Ма представил меня новому преподавателю — Ханю.
Хань был еще молодой человек — лет двадцати девяти, высокий, с болезненным, бледным лицом. Он окончил Фуданьский университет в Шанхае в 1959 году и с тех пор вел спецкурс по древней китайской прозе в Пекинском педагогическом университете. Я сказал, что по невежеству своему не знаком с его работами.
— К счастью, я напечатал только две-три незначительные заметки. Ведь каждый научный работник должен отчитаться перед массами за все напечатанное нм после Освобождения, — бесцветным голосом сказал Хань. — Надо признаться в ошибках, объяснить свои преступления и просить прощения за содеянное. Мои заметки тоже были ошибочными.
— А о чем вы писали?
— О социалистическом реализме в литературе. Очень ошибочные заметки. Я уже за них
— Тогда вам действительно повезло! — заметил я.
Хань занимался со мной старательно, но получить от него можно было немного. Взгляды его на литературу были ограниченнее, чем у профессора Го, и эрудиция их не шла ни в какое сравнение. В присутствии Ма он пересыпал свою речь цитатами и сентенциями из Мао Цзэ-дуна, не имеющими никакого отношения к теме занятия. Но однажды, когда мы остались с ним вдвоем, потому что в условиях «культурной революции» прославленная китайская организованность была утрачена и Ма отбыл на какое-то задание, Хань разошелся. Он с упоением говорил о литературе, куда глубже обычного, и обходился без непременных цитат.
Создалась совершенно непонятная ситуация — университет словно бы и не ведал о решении министерства отправлять иностранцев на родину.
Накануне 1 октября — национального праздника КНР — меня предупредили, что после полудня надо ждать визита Туна.
Прежде рядовой сотрудник канцелярии, Тун был одним из первых, кто надел красную повязку хунвэйбина. Он выдвинулся и в качестве хунвэйбиновского активиста укрепился в канцелярии.
Войдя ко мне, Тун заговорил сперва как-то неуверенно:
— Сейчас у нас в стране проходит великая пролетарская культурная революция. Нет ли у вас каких-либо претензий? Вы сами не пострадали?
— Нет, я не пострадал, но претензии у меня есть.
— Ну что ж! Пожалуйста.
Тун сразу вздохнул спокойнее. Он опасался встретить человека, озлобленного побоями. Меня лично сия чаша миновала.
Я угостил хунвэйбина чаем. Он пил медленными глотками и попросил изложить все, чем я недоволен. Я рассказал ему, что план работы не выполнен из-за «культурной революции», что закрылась библиотека, был сменен научный руководитель и т. д.
Мои претензии Тун принял как само собой разумеющееся. Он призвал меня «понять», что в КНР проходит «культурная революция» и тем самым поставить на них точку. Затем он спросил:
— Как вы относитесь к политическим событиям в Китае?
Я объяснил, что считаю «культурную революцию» внутренним делом КНР, но никак не одобряю.
— Китайский народ думает иначе! Хунвэйбины — вот лучшие представители китайского народа! — заявил Тун.
— Не думаю!
Мы зашли в тупик.
— Мне, в частности, очень не нравится, что закрылись книжные магазины и вся классическая литература изъята из продажи, — сказал я, чтобы выйти из тупика.
Тун отвечал каким-то извиняющимся тоном, несколько неожиданным, если вспомнить, что творилось вокруг:
— Среди хунвэйбинов много совсем молодых, незрелых людей. Они закрывают книжные магазины из революционного энтузиазма. Но потом это пройдет, все образуется. Будет перестроена система воспитания народа. Идеи Мао Цзэ-дуна проникнут всюду…
Он говорил долго, но самое важное было сказано: Тун не принимал на 100 процентов действия хунвэйбинов. Поколение тридцатилетних еще было способно более сознательно подходить к судьбам культуры своей страны, хотя оказалось не в состоянии защитить ее.