«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца)
Шрифт:
Встревоженный Цзинь Цзин-май попытался угнаться за политической ситуацией. Он начал лихорадочно переделывать книгу. 22 мая 1967 года китайские газеты начали публиковать отрывки из переработанной рукописи, в которых автор всячески поносил Лю Шао-ци и его политику. Но новые публикации быстро прервались, автор замолк, исправления, очевидно, не спасли. Приходилось расплачиваться за былое покровительство Тао Чжу немилостью у новых властей.
17 февраля 1968 года корреспондент «Франс пресс» в Пекине Жан Венсан сообщил, что появились дацзыбао, критикующие роман «Песня об Оуян Хае». Ниже в маоистском Китае падать было уже
IX. Последние дни
Мне хочется рассказать об участи профессора Го. На последних занятиях, в начале июля, профессор Го нервничал и выглядел утомленным. Он регулярно опаздывал к началу занятий, но по-прежнему не ограничивал моего времени и охотно отвечал на все вопросы. Несколько наших занятий мой фудао Ма конспектировал особенно старательно.
В конце июля Ма вручил мне листок с перечнем выбранных мест из старых книг, которые мне следует читать в каникулярное время. Рекомендательный список был написан рукой профессора Го.
В августе я совершенно случайно встретил Го у административного корпуса. Он шел медленной, полной достоинства походкой, свойственной китайским интеллигентам, в расстегнутом пальто из легкого синего драпа, выделяясь среди студенческой толпы. Неторопливо он рассказал, что и как я должен читать.
В сентябре я спросил у Ма, когда же возобновятся занятия.
— Занятия у вас будут, но преподавателя Го не будет, — сказал Ма. — Он не допущен более к преподаванию.
— В чем же он провинился? — стараясь быть как можно более спокойным, осведомился я.
— Занятия, которые он проводил с тобой, не имели ничего общего с идеями Мао Цзэ-дуна.
— Да, но Мао Цзэ-дун ничего не говорил о моем предмете, — возразил я.
— Ну и что же, что прямо не говорил. У нас сейчас главное — во всем исходить из идей Мао Цзэ-дуна и никогда не забывать о них. Го занимался с тобой по два, по три, по четыре часа и ни разу не вспоминал о председателе Мао!
— Ты говоришь это мне или уже успел высказать всем?
— Я заявил об этом на собрании факультета, — ответил Ма.
— Как же ты мог так поступить? Ведь он был твоим учителем? Ты занимался с ним три или четыре года? — возмутился я.
— Четыре… — растерянно сказал Ма. Все же создавалось впечатление, что он не испытывал гордости за свой поступок.
Ма закончил разговор обещанием найти мне другого преподавателя.
Через несколько дней я увидел профессора Го снова. Быстрым шагом, бледный и решительный, он шел к стадиону, где бурлило очередное хунвэйбиновское сборище. Его сопровождала девушка с красной повязкой хунвэйбина. Значит, профессор Го тоже попал в «уроды и чудовища»! Рук ему, правда, пока не выкручивали.
Я считал себя вправе знать, в чем обвиняют моего преподавателя. Нарушив обещание не читать дацзыбао, я направился в «Аллею уродов и чудовищ», где с обеих сторон были натянуты на кольях рогожи, обклеенные дацзыбао, в которых студенты обличали своих факультетских «уродов и чудовищ».
Каждому «уроду и чудовищу» отводился отдельный материал. В левом углу помещали карикатуру, чтобы «урод» действительно выглядел уродом, а для вящего устрашения перечеркивали ее красным крест-накрест. Справа — крупным черным шрифтом —
На филологическом факультете число осужденных превышало сорок. Среди них оказались и декан, и его заместители — профессора Го и Лю, все партийные активисты и старый, известный исследователь древней литературы Хуан Яо-мянь.
Число биографий в дацзыбао возрастало в течение всего сентября. Машина опорочивания интеллигенции, запущенная в июне, продолжала крутиться. Сначала «уродов и чудовищ» в нашем университете набралось человек сто пятьдесят, потом их число дошло до ста восьмидесяти и, наконец, перешагнуло за двести. И это только в одном вузе! «Культурная революция» грозила унижением и издевательством каждому образованному человеку.
Я прочел две обвинительные статьи о людях, которых знал. Заместителя декана филологического факультета Лю, старого члена партии, лицемерно обвиняли в трусости и двурушничестве. Трусость он проявил, мол, в годы гражданской войны, «укрываясь» в партийных учреждениях. Двурушником его назвали за то, что он, «прикрываясь красным знаменем, вел борьбу против красного знамени». В университете в качестве парторга факультета он осуществлял «монархизм» и «командование» и «слепо выполнял предписания облеченных властью, которые находятся внутри партии и идут по капиталистическому пути», упорно проводил «буржуазную контрреволюционную линию бывшего пекинского горкома и отдела пропаганды ЦК КПК». Лю считали особо опасным, потому что в течение трех месяцев «культурной революции» он отказывался признать себя виновным, отрицал свои ошибки, не желал «склонять голову перед революционными массами», и «лживо» клялся в преданности Мао Цзэ-дуну. Его называли «крупным уродом и крупным чудовищем», «заклятым контрреволюционером».
Биография профессора Го была написана по той же очернительной схеме. Го вступил в партию сравнительно недавно, в 1960 году, и поэтому его объявили карьеристом. Он вел большую общественную работу и, помимо должности заместителя декана факультета, входил еще в состав редакции отдела «Литературное наследство» газеты «Гуанмин жибао», а также в состав редакции лингвистической серии издательства «Просвещение». За это его обвиняли в честолюбии и жажде власти. Го изобличали в «преступных связях» с Дэн То.
Дэн То, говорилось в дацзыбао, публично пожал ему руку и сказал: «Ваше имя мне знакомо по вашим статьям!» Эта преступная связь возникла будто бы пять лет назад, когда второй секретарь пекинского горкома КПК прибыл в Педагогический университет, чтобы ознакомиться с его жизнью и с руководящими работниками университета. На филологическом факультете парторг университета Чэн представил ему декана факультета и обоих заместителей.
В том, что Дэн То сказал такие слова профессору Го, не было ничего удивительного. Дэн То был образованным человеком, а Го Юй-хэн — выдающимся ученым, автором многочисленных научных статей по китайской филологии. Но через пять лет рукопожатие Дэн То привело к обвинению в причастности Го к «черной банде».