Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве
Шрифт:
Сначала — о клюкве. Трагедия великого человека, которому некому на закате вручить огромное дело своей жизни, — сюжет сам по себе самостоятельный. Бьется он с эпохой в деталях и нюансах — хорошо, нет — ну и ладно. Потому не буду цепляться к парикам и костюмам, но танец живота в исполнении Марии Кантемир — Лизы Боярской на фоне России начала осьмнадцатого столетия — явный и диковатый перебор. Оно понятно, что Петр Алексеевич западничеством и смеховой культурой растопил домостроевские основы византийской Руси, забили грязи и гейзеры, но до голых пупков и при Екатерине
Царь, как известно, умел и любил париться в бане, поэтому сцена, когда мужичок-помор бьет Петра веником, будто гвозди в спину вколачивает, достойна голливудской поделки а-ля рюсс; Брежнев, стреляющий одного за другим, как резиновые игрушки в тире, дюжину кабанов, выглядит даже убедительней. Хотя сама сцена с выведением почечного камня народными средствами — по-киношному сильная.
Картинка: мрачный колорит петровской эпохи подменен вялой машкерадной суетой в духе отечественных экранизаций Дюма — и наличие Боярских усиливает сходство.
Было примерно так:
«В Донском монастыре разломали родовой склеп Милославских, взяли гроб с останками Ивана Михайловича, поставили на простые сани, и двенадцать горбатых длиннорылых свиней, визжа под кнутами, поволокли гроб по навозным лужам через всю Москву в Преображенское. Толпами вслед шел народ, не зная — смеяться или кричать от страха.
(…) Гроб раскрыли. В нем в полуистлевшей парче синел череп и распавшиеся кисти рук. Петр, подъехав, плюнул на останки Ивана Михайловича. Гроб подтащили под дощатый помост. Подвели изломанных пытками Цыклера, Соковнина, Пушкина и троих стрелецких урядников. Князьпапа, пьяный до изумления, прочел приговор…
Первого Цыклера втащили за волосы по крутой лесенке на помост. Сорвали одежду, голого опрокинули на плаху. Палач с резким выдохом топором отрубил ему правую руку и левую — слышно было, как они упали на доски. Цыклер забил ногами — навалились, вытянули их, отсекли обе ноги по пах. Он закричал. Палачи подняли над помостом обрубок его тела с всклокоченной бородой, бросили на плаху, отрубили голову. Кровь через щели моста лилась в гроб Милославского…»
А получилось: «Не вешать нос, гардемарины!» — бодренькими голосами перезрелых юношей, которые мало что знают об эпохе, однако понимают, что воровали и трахались там не меньше нынешнего.
Но — куда более важный и по-своему знаковый анахронизм. Откуда в Петербурге одна тыща семьсот двадцатых годов живой и здоровый князь Федор Ромодановский? Скончавшийся в 1717 году князь-кесарь только похоронен в Петербурге, в Александро-Невской лавре, а так безвылазно проживал в Москве, где руководил страшным Преображенским приказом.
В главе «Два Владимира: Путин из страны Высоцкого» я еще скажу о занятном феномене отечественного искусства: кто бы ни брался за петровский контент и с каких угодно позиций (а это тот, по-своему уникальный случай, когда объективности
В этом смысле произведенное режиссером воскрешение Ромодановского с перенесением в имперский Питер (без особой сценарной нужды) — по-своему даже закономерно и показательно. Кулинарно-политический афоризм Петра «обедал у меня, а ужинать будешь у князя Ромодановского» просится в святцы любого крупного российского чиновника. Надо сказать, что худощавый Сергей Шакуров в роли князя-кесаря польстил прототипу — Ромодановский, как известно, был тучен и «собою видом как монстра». А еще отличался от шакуровского образа тем, что всегда и демонстративно носил русское платье.
…Один из самых известных фразеологизмов путинского времени — о «чекистском крюке» (авторства Виктора Черкесова, давнего соратника и тогдашнего главы ФСКН), вне зависимости от того, что там изначально подразумевалось, — на уровне образа возрождает ромодановскую стилистику. Заплечных дел мастеров, дыбу и прочий генетически узнаваемый инструментарий…
Опять же голой клюквой не объяснить главную удачу фильма: синеглазого Александра Балуева в главной роли исторически темноглазого Петра. Актер, набивший руку и оскомину в ролях то военных авторитетов, то чиновников-братков, получил возможность раскрыть свой нехилый потенциал и сделал это блестяще — вплоть до особой пластики согнутого болезнью и властью тирана и удивительной органики русского европейца, угасающего любовника и сыноубийцы.
Как всегда, замечательны Маковецкий — Александр Данилыч Меншиков — и Филиппенко — Петр Андреич Толстой, создавшие рельефные образы первых соратников и интриганов эпохи, однако не покидает ощущение, что прекрасные актеры будто выламываются из двухмерного сценария и работают не благодаря ему, а вопреки.
Владимир-то Бортко явно рассчитывал на многомерность или как минимум многогранность. С оглядкой на верхний зрительский ряд… Финальная сцена — гроб императора, который соратники несут по нынешнему Невскому среди авто на заснеженный невский лед… Если воспринимать аналогии прямо и лобово — даже не по себе становится.
Но большие телевизионные начальники — народ тертый: знают, зачем и для кого работают.
О бортковском «Петре» поговорили в общем негусто, в отличие от вышедшего двумя годами ранее фильма «Царь» об Иоанне Грозном в 1565–1969 годах — времени учреждения и разгула опричнины.
Либеральная критика фильм осторожно — и несколько даже дистанцируясь — одобрила, патриотическая обругала, но в основном мессидже обе сошлись — не парадоксально, а скорее предсказуемо, по-традиции объединив государственность и патриотизм. Тогда как для авторов — и здесь их пафос — это вовсе не синонимы.