Культурология и глобальные вызовы современности
Шрифт:
С другой стороны, предельный и сущностный для понимания человека и человеческого мироотношения характер культуры, ее интегральный бытийно-функциональный статус «специфического способа существования, воспроизводства и развития человечества» (как бы последний ни интерпретировался) определили неизбежную и объективную (никем не навязанную!) имманентную философичность культурологии как общей теории культуры: по языку, уровню обобщения (социальная и человеческая всеобщность), глобальному мировоззренческому горизонту-контексту и, главное, познавательной цели. Поэтому мы имеем дело со сложным, двойственным (условно: «дискретно-континуальным», единораздельным) отношением культурологии и философии культуры. В основном, в главном это ни в коем случае не внешние отношения. Общая теория культуры как центр и ядро культурологии, основа всех ее более конкретных дисциплинарных компонентов – результат органического концептуального единства и творческого взаимодействия философского (культурфилософского) и научного (гуманитарно-научного) «начал», дискурсов [44] .
Для философии культуры за пределами обозначенного философско-научного единства с культурологией остаются сферы ценностно-мировоззренческой интерпретации и оценки социокультурных систем
Для культурологии же за пределами такого непосредственного единства с философией культуры оказываются частные теоретические проблемы культуры и конкретные культурологические дисциплины: историческая культурология, социология культуры, психология культуры, семиотика культуры, лингвокультурология, этнокультурология, культурная антропология (с рождением культурологии ставшая ее субдисциплиной о жизни реальных людей в культуре, о культуре как основе конкретных образов жизни людей) и прикладная (практическая) культурология. Для всех этих субдисциплин неизбежно философская «общая теория культуры» выступает мировоззренческим и теоретико-методологическим основанием.
Но если я называю «субдисциплины» культурологии конкретными, то обладают ли они «общекультурной» размерностью и имеют ли право быть относимыми к культурологии? На обе части вопроса можно уверенно ответить утвердительно. Дело в том, что «конкретность» культурологических дисциплин заключается в выделении в сложном многомерном целом культуры какого-то конкретно-предметного параметра (свойства, «измерения»). Но эти параметры оказываются по-настоящему универсальными, всеобщими для культуры, то есть присущими ей на всех ее уровнях, во всех сферах и подсистемах, для всех ее типов и модальностей. Таковы лежащие в основе конкретных культурологических дисциплин параметры культуры: историзм (историческая изменчивость); социальность (отношение к общественным отношениям и группам); связь с психической реальностью; знаковая опосредованность и воплощенность; укорененность и основополагающая роль естественного языка; этничность; антропность и реализуемость в образе жизни человека; технологичность, или конструктивность. Осознание роли других универсальных параметров (свойств) культуры, несомненно, приведет к появлению новых культурологических субдисциплин. Одним из таких бесспорных в своей универсальности и фундаментальной значимости параметров культуры выступает информация. Приходится удивляться, что в «информационную эпоху» (М. Кастельс), при растущем влиянии информационного подхода к культуре пока не оформилась специальная «информология культуры». Впрочем, это дело времени и влияния соответствующих пограничных наук: для «социологии культуры» нужна развитая социология, для «семиотики культуры» – семиотика и т. д. «Информология» пока таким развитием и влиянием похвастаться не может.
Еще одним из закономерных актуальных «обнаружений» культурологии и всех ее дисциплин-составляющих, проявлением ее усиливающейся экспансии в пространство других гуманитарных наук, включая философские (например, в эстетику), выступает применяемый этими последними так называемый «культурологический подход». Он применяется в соединении с собственными конкретными целями этих наук – к их конкретным объектам. Скажем, к литературе, музыке или политической организации, экономике и религии. Для соответствующих наук эти конкретные явления самодостаточны и «самозаконны», то есть обладают нередуцируемой спецификой, включая собственные закономерности, особый хронотоп, содержание, язык и форму существования. Но поскольку эти явления также суть феномены культуры и подчиняются ее системным закономерностям, свойствам, зависимостям, как универсально-сущностным, так и культурно-типологическим, то имманентно-специфическое постижение (объяснение, понимание, истолкование) любого конкретного феномена культуры сегодня необходимо дополняется его «корневой», системно-культурологической интерпретацией и объяснением данной специфики. Так происходит, если угодно, внутренняя культурологизацш (методологическая, теоретическая) гуманитарных наук – как и в других отношениях их семиотизация, социологизация или психологизация.
Этот процесс, однако, отнюдь не означает превращения, допустим, искусствознания или политологии в культурологию [45] . Для этого познание искусства или политической организации должно быть подчинено задаче получения системной информации о культуре, о ее общих, объединяющих искусство с политикой и другими подсистемами культуры, закономерностях и свойствах (механизмах, структурах), о ее типологических тенденциях и чертах. Обогащение методологии и результатов идет, повторю, в традиционных рамках «старых» наук.
По этой же причине нет никаких оснований считать культурологическими многочисленные диссертации, представляемые к защите по специальности «теория и история культуры», широко повторяющие слово «культура» или, скажем, «культурный контекст», но и по целям, и по результатам остающиеся чисто искусствоведческими или политологическими.
Тут актуален и существен не только гносеологический, но и этический момент. Не отделяя на деле зерна от плевел, закрывая глаза на бессознательную путаницу или сознательную подмену одних дисциплин другими, на модное расширительное употребление прилагательного «культурологический» – без, увы, трудного, но необходимого усилия «восхождения» к настоящей культурологии, ее уровню, масштабу и горизонту обобщения, мы девальвируем наши профессиональные ценности. Компрометируем собственную науку. Помогаем ей топтаться на месте. Множим ее обидную, но в контексте многих псевдокультурологических диссертаций и публикаций заслуженную репутацию современной схоластики и макулатуры.
Не всё то золото, что блестит. Не всё, что в силу моды или корысти или просто дефицита сознания называет себя культурологией, является ею. Настоящая культурология, хоть и практически насущна, остро актуальна, но, повторю, сложна и трудна. Её, поэтому, – как всего универсального и глубокого, масштабного и существенного – не может быть много. Лучше меньше, да лучше. Может, это поднимет авторитет нашей науки и поможет росту ее социально-практической востребованности? Во всяком случае, занимаясь самопознанием, сотворчески-солидарно продвигаясь к общей истине, не забудем и об этой стороне нашей профессиональной ситуации.Культурология: на пути самообретения Г. В. Драч (г. Ростов-на-Дону).
Культурологию сегодня представляют монографии, статьи, специализированные журналы, вполне определившиеся направления
Теоретическое кредо. Наука о культуре, в становление и самоопределение которой внёс неоценимый вклад Э. С. Маркарян, конечно же, имела определённые теоретические источники и предпосылки, но она и создавалась взамен прежней классической модели гуманитарного знания. И для того, что бы заявить о её состоятельности и самостоятельности, необходимо было иметь и целую систему аргументов и доказательств, и немалое личное мужество, которое у Эдуарда Саркисовича всегда присутствовало. Ведь для того, чтобы наука заговорила голосами своих первооткрывателей, она должна была пройти чистилище предметного самоопределения и горнило теоретических дискуссий. По сути, XX век стал веком, обратившимся к культуре, поставившим вопрос о её значении как факторе познания, самоопределения и наконец самосохранения. Последний вопрос перешёл в век XXI и нашёл, как и предыдущие, обоснование в работах Э. С. Маркаряна.
Открытие понятия «культура» позволяло увидеть море фактов человеческой истории, прошлого и настоящего в совершенно ином свете – как способа человеческой деятельности, позволяющей воспроизводить человека как существо общественное, служить основанием социума. Поднимать такого рода вопросы в условиях монополии «исторического материализма» было своего рода теоретическим подвигом, и всё же ещё в 1983 году Э. С. Маркарян поставил вопрос о необходимости осмысления понятии «культура» и создания самостоятельной теории культуры. Ещё в 1983 году он отмечал, что «наличие обобщающей теории культуры обычно просто постулируется. Ещё недостаточно внимания уделяется проблемам осмысления природы данной области знания, а также её статуса в общей системе наук» [46] . Присоединяясь к пониманию культуры как «специфического способа человеческой деятельности», он внёс существенные уточнения и дополнения в деятельностную концепцию. Это прежде всего разделение цели и средств этой деятельности, когнитивной, адаптивной и социальной функций культуры, но делая это очень оригинально: выделяя ряд подсистем культуры: социо-регулятивную, природно-экологическую, адаптивную, общественно-экологическую.
Он одним из первых обратился к творчеству Лесли Уайта и тем самым не только обратил внимание на необходимость работы с этнографическим материалом и в целом на межпредметный характер культурологических исследований, но и на логическую строгость, необходимую для создания теории культуры. Особое значение придаётся вопросу о соотношении культуры и общества, ещё при анализе позиции Л. Уайта, а затем на протяжении всего исследования Э. С. Маркаряна как методологическому принципу. В частности ещё тогда им было написано: «Методологически эффективное определение культуры, составляющее основу социальной теории о ней, должно в качестве исходной предпосылки исследования давать возможность каждому использующему данное понятие без каких либо усилий, по общезначимым признакам отделять объекты культуры от объектов, не относящихся к этому классу явлений». [47] И ещё одно направление, обоснованное Э. С. Маркаряном, – проблемы глобалистики и глобальной модели культуры. Тема эта была продолжена им на рубеже тысячелетий в монографии «Науки о культуре и императивы эпохи» с весьма красноречивым подзаголовком «К обоснованию ключевой роли знаний о способе социокультурного типа самоорганизации жизни в условиях современного планетарного кризиса». [48]
И всё-таки прежде всего надо принимать во внимание то, что культура – это мощный механизм антропологического воздействия, это способ адаптации индивида к культурным потребностям общества, это способы индивидуальной реализации накопленного этнического и национального опыта. В этом смысле культура коренится в глубинах общеродового уровня, и сохранение этой культуры представляет собой сохранение её уникальности и неповторимости со всеми традициями, навыками, национальными образами и духовным опытом. В этом случае и возникает вопрос о локальности культур, об их индивидуальном, неповторимом локальном своеобразии. Справедливо и то, что вопрос переносится в область соотношения общих и локальных исторических типов культуры, что и делает перспективным рассмотрение проблемы в аспекте эволюционной компаративистики (сравнительного изучения культур).
Антропологический пафос исследований Э. С. Маркаряна со всей очевидностью проявился в широком спектре исследований о культуре, в частности в докладе на I Российском Культурологическом конгрессе «Культурология в контексте глобальной безопасности». [49] Обратимся к методологической стороне вопроса. Понятие «культуры» ознаменовало также, поделимся и собственными соображениями на этот счёт, историческое начало теоретических рефлексий и образовательной практики (пайдейи), без которых, не было бы современной Европы, как и всей Античной культуры. В Древней Греции, которая дала миру разум, в его научной и гуманитарной ипостаси разум как раз не был оторван от повседневности. Критерий такого поворота мы найдем в речи Перикла в сложнейший период греко-персидских войн, когда речь шла о судьбе Афин и о необходимости возведения новых укреплений: город (добавим, как и любое социальное образование) – это не стены, а люди. С этого начинался грандиозный рациональный проект и Европейская цивилизация. Греки оставили врагам свой город, храмы богов и могилы предков, перевезли женщин и детей на Саламин, дали персам бой и победили. Они увидели свое «сильное звено» – рационально, новаторски мыслящих людей. Средние века перенесли в города, монастыри и университеты не только дух веры, но и разумного обоснования бога (теология). Античная рациональность и мобильность конституировала также новоевропейские и современные города и университеты. Культура проявила себя как универсальное понятие и бытие, включающее присутствие человека в его фундаментальных ориентациях и отношениях.