Культурология и глобальные вызовы современности
Шрифт:
Очень интересно связать эти проблемы, тем более что речь идет о «постоянной инновации» и инновационном университете (Д. П. Бак, Г. И. Зверева). Действительно, «за падением социальной эффективности культуры стоят глобальные причины» [53] , и если информационные потоки характеризуют настоящее, то прорыв в будущее определяют не только они, но и устойчивость, «сопротивляемость» культуры, разрушение которой превращает этнос в биомассу. Инноватика в образовании и должна, видимо, объединить современные проблемы мировой конкуренции как проблемы конкурентоспособности культуры и образования, а уже в этом контексте возникает вопрос о межпредметных связях и специфике культурологии и её организационных возможностях и резервах.
Часть II, собственно, сами материалы научно – практического семинара, как раз и дают богатую пищу для размышлений на эту тему. Начинается обсуждение разделом, посвященным теоретическим проблемам культурологии, прежде
Но возникает вопрос, в какой степени культурологическая мысль вписывается в строго научные подходы к культуре? Опыт развития культурологии, полагают А. С. Запесоцкий и Ю. М. Шор, лежит в межпредметной области, культурология стремится сохранить свой межнаучный статус, т. е. не стремится стать частной наукой. Отсюда предметное поле культурологии конституируется между философией (предельные абстракции) и научным знанием (его частных областей). Но поэтому культурология и выстраивается не столько как наука со своим «неповторимым» предметом, сколько как горизонт поиска, направление исследования. И это направление поиска обнаруживает себя как «культурологизм», стремление охватить все многослойное пространство человеческого бытия, приведение рассматриваемого к «человекоразмерности». Отсюда следует вывод об органичности для российской культурологии идей целостности и экологии культуры, развиваемых Д. С. Лихачевым.
Развёртывающиеся в современном мире процессы не имеют прецедентов, это глобализационные процессы, о которых пишет Н. А. Хренов, смена культурных парадигм – И. Я. Левяш. В этом контексте видится новое качество культурологии, в контексте постклассического гуманизма. Впрочем, вопрос этот чаще всего перетекает в плоскость обсуждения предметности и межпредметности (междисциплинарности) культурологии, что, естественно, допускает различные решения. Одно из них предполагает И. В. Кондаков. Он отмечает универсальность феномена культуры, проявляющуюся в культурной семантике. Культурная семантика, опосредует отношения человека с окружающим миром, включая природу и социальный мир, человеческие представления, науку и религию, философию и искусство и т. д., что и делает культуру интегратором гуманитарного знания. Культура объединяет в едином ценностно-смысловом мире природу, общество и творческие индивидуальности. Самосознание (саморефлексия) культуры и есть культурология. Однако, при таком многообразии феномена культуры вполне логично, что «культурная семантика, как и культурологическое знание, взятое в общем виде, в принципе не вполне укладывается в теоретический дискурс, свойственный науке вообще и многим смежным с культурологией гуманитарным наукам в частности…». [54] Культура многомерна, а культурологическая рефлексия может быть не только научной, но и художественной, литературной и т. д., так что методологический монизм вряд ли уместен. В какой то мере здесь мы возвращаемся к идеям А. С. Запесоцкого о культурологической значимости конкретного гуманитарного творчества – «горизонту поиска».
Отсюда вытекают и развиваемые И. В. Кондаковым идеи многомерности культуры и полиморфизма культуры как второй ступени культурной многомерности. Но и идея человекоразмерности культуры не должна уходить из поля зрения. Фактически она сопрягается с идеей культурной семантики как основания культурной универсальности, ведь в основание этой универсальности кладется способность человека к производству смысловых конструкций, идей и образов. Отсюда в равной степени на культурологизирование могут претендовать (и это действительно так, претендуют, культурологизирование становится нормой) различные науки – история, философия, социология, искусствознание, литературоведение и т. д. Но разные гуманитарные науки занимаются анализом и интерпретацией различных текстов культуры. И в этом смысле культурология столь широка, что не исключает никакие культурные тексты и их семантики, и не отвергает никаких возможных подходов к ним, преодоление принципа методологического монизма.
К. Ф. Завершинский обращается к «культуре» как способу семантического конструирования в связи с чем и подвергает сомнению ценностный дискурс «духовности». Вслед за Н. Луманом он обсуждает проблемы эволюции коммуникативного пространства и проблемы теоретической интерпретации динамики семантических структур, рассматривает в качестве ядра культурологических исследований «изучение культурных практик и их влияние на процесс семантического конструирования и легитимации социальных институтов…». [55] О. В. Плебанек рассматривает культурологию в контексте
В сегодняшней культурологии вполне обоснованы проблемы исторической культурологии, в частности, в размышлениях Х. Г. Тхагапсоева о «методологическом горизонте» культурологии, но горизонт – это и ограничение и безграничные возможности, так что ситуация характеризуется весьма ярко: воздействует ли культурология на пограничные области знания, востребованы ли ее идеи и методы в расширении горизонтов познания или она остается в ситуации методологической ассиметрии и самоограничения, охотно используя чужие идеи и методы и ничего не давая в замен? Надо согласиться с автором, что историческая культурология начинается с грамотно поставленных проблем теории культуры, едва ли не с главной из них – об «эпистемологическом ресурсе культурологии». В качестве методологической репрезентации культурологической методологии (как способе её бытия) автор предлагает проблему идентификации и типизации локальных цивилизации.
У представителей Ростовской философско-культурологической школы, выросших на идеях М. К. Петрова о типах социального кодирования – доолимпийский (лично-именной тип социального кодирования), олимпийский (профессионално-именной) и всеобщий (европейский), – этот подход вызывает симпатии. Справедливо, на наш взгляд, Х. Г. Тхагапсоев отдает предпочтение информационно-семиотическому пониманию культуры, выдвигая на первый план особенности и характер социокультурной коммуникации. В плане истории культуры вполне уместен образ времени (Л. А. Штомпель), которая делает созвучный предыдущим размышлениям вывод: «Одна из главных проблем Европейской культуры – наилучшее использование информации и в конечном счете времени». Целый ряд статей, построенных на историческом материале, оказываются вполне уместны в этом разделе, впрочем использование в некоторых из них культурологической методологии или хотя бы подходов не улавливается, а это и есть главная проблема для культурологии – единство теории и истории. И наконец завершающий раздел вновь возвращает нас к проблемам культурологического образования, иным стало сегодня образование, чем 20 лет назад. Несколько интересных аспектов. Выделяются материалы Д. К. Бурлаки, И. М. Быховской, Н. Г. Багдасарьян – о культурологии в системе российского образования (об этом же пишет М. Г. Племенюк), в Федеральном университете (Е. Ю. Липец), технических вузах (Л. К. Круглова).
И всё же можно констатировать, что фундаментальные проблемы, обсуждаемые в своё время Э. С. Маркаряном, М. К. Петровым и другими учёными и сегодня вполне актуальны. Культурология и культурологизирование – эти вопросы в условиях отказа от единообразия понятий и классической модели науки, эпистемологическое признание позиции субъекта-наблюдателя и включение индивида в контекстуальность как онтологическую событийность, где нет логики, но есть субстанциональность человеческой субъективности, стали ещё изощрённее. Здесь вполне уместна постмодернистская методология, описание правил и приёмов построения постмодернистского дискурса.
Но и классическая методология, на наш взгляд, не утратила своего значения, и среди них дилемма интернализма и экстернализма. Экстернализм по отношению к теории (политической, экономической, естественнонаучной) и есть культурологизирование. Принцип культурологизирования вводит в мир сухой научной теории и подготовленной ей практики – неповторимый и уникальный мир человека, постоянный выход во вне, к объекту не исключает, а предполагает внутренний мир человека, рефлексию. Формирование теорий и концепций, как и другие культурные артефакты, находится в одной эйдосе времени, которое рождает этих не похожих друг на друга близнецов, порожденных потоком творчества (либидо?). Методологический принцип культурологизирования легитимизирует присутствие человека, дыхание времени и как вечного, и как тленного, неповторимость человеческого существа, что и делает любую теорию, любые события исторической жизни, повороты, перевороты, эпохи такими близкими и понятными. Человеческие импульсы, «человеческое, слишком человеческое», в том числе и с надеждами на объективные законы, которые сам же человек и нарушает, создают мир культуры, со всеми его законами. Культурные миры обнаруживают свою рукотворность. Другое дело, технологии – семиотические, лингвистические и т. д. Капитализм, феодализм всё это предстаёт в другом свете, совсем по другому сквозь призму человека, например агонального. Тогда в этом культурном контексте Европы по иному выглядит право, чем например, в русской культуре. Экстернализм вводит в мир теории человека и приводит к культурологизированию.