Кумач надорванный. Книга 2. Становление.
Шрифт:
«Ельцин…», «Кравчук…», «Верховный Совет…», «Беловежье» – фамилии руководителей страны, наименования органов власти и государственных соглашений, вырываясь из лужёных глоток, приправлялись ругательствами, солёными прибаутками, сиплыми смешками. Копошащиеся возле плит жёны, не выдерживая, раздражённо фыркали на разошедшихся мужиков, смеялись и взвизгивали забегающие из коридора в кухню дети…
Сейчас по радио интервьюировали какого-то экономиста, самоуверенного и, судя по голосу, молодого. Экономист, настырно вворачивая малопонятные иностранные слова, поучал:
– …реальное осуществление
Валерьян хмыкнул, прикоснулся тыльной стороной ладони к чайнику, проверяя, скоро ли тот вскипит.
– То есть наше правительство, приняв решение отпустить цены на продукты, действует в строгом соответствии с современной экономической наукой? – уточнил ведущий.
– Именно! – радостно воскликнул экономист. – Правительство разрабатывало программу реформ в тесном сотрудничестве с ведущими экономическими институтами мира, прежде всего, с американскими институтами. Зарубежные партнёры охотно делились с нами накопленным опытом. А весь мировой опыт буквально кричит о том, что нет на рынке более действенных сил, чем свободно актуализируемые спрос и предложение. Потребитель моментально укажет производителю, что тому целесообразнее производить. А конкуренты не позволят тому устанавливать неоправданно высокие цены. Так – и только так! – можно привести в движение заглохший двигатель экономического развития. Предприятия, наконец, поймут, в какой же конкретно продукции нуждается наше общество. Советский абсурд с производством бесчисленных и никому не нужных танков, тракторов и комбайнов прекратится. Конец командно-административному произволу положит его величество свободный рынок.
– Многих людей в стране беспокоит вопрос: сколь сильно в итоге вырастут цены?
Сквозь лёгкий треск радиопомех Валерьян отчётливо расслышал барский смешок гостя эфира:
– Уверяю вас, цены вырастут не более, чем в два, ну максимум в три раза. И то подобного стоит ожидать лишь к концу года. Конкурентная открытая экономика, в отличие от командно-административной, служит интересам людей. Зачем же продавцам неоправданно завышать цены? Они же тогда просто не продадут свой товар!
– Но никто из директоров магазинов и работников торговли не обладает опытом ведения ценовой политики в условиях свободного рынка…
– Опыт – дело наживное. Сориентируются, – безапелляционно заявил экономист. – Никаких причин паниковать нет. Слухи же о якобы неизбежном лавинообразном росте цен целенаправленно распускают противники президента из числа цепляющейся
Валерьян выругался сквозь зубы. Слушать подобные витийства ему было тошно.
– Действия правительства подобны сейчас действиям реанимационной бригады. Без шоковой терапии, то есть без радикальных мер…
Валерьян привстал, нащупал регулятор звука.
– Иди-ка ты к чёрту!
Он убрал с огня закипающий чайник, сходил обратно в комнату и принёс пачку заварки.
– Радикальные меры… К вам бы самим… радикальные меры, – пробормотал он, копаясь заварной ложкой в пачке.
Из коридора заслышались гулкие стремительные шаги. В кухню влетела худорукая, скуластая крашеная блондинка Елизавета Захарчук, бухгалтер заводского дома культуры.
– Ну сволочи!.. С ума просто сойти… – сама не своя выпалила она, в сердцах шмякнув полой хозяйственной сумкой о стол.
– Что случилось, Елизавета Николаевна? – спросил Валерьян.
– А ты в магазин загляни! Да в наш «Рассвет» хотя бы, – взвинченно воскликнула Захарчук. – Охренеешь!
Нервным, порывистым движением она раскрыла сумку, зашелестела целлофановым пакетом. Извлечённый из него белёсый комок из обрезков и жил уместился в её ладони.
– На, полюбуйся! Мясо купила, называется…
– Совсем ничего не достать?
Захарчук бросила комок на разделочную доску, забегала по кухне, сама от возбуждения позабыв, что ищет.
– Достать-то – достать. Только цены сумасшедшие.
Валерьян улыбнулся, придя от родившейся мысли в злорадство.
– Значит, действительно подскочили? А по радио вот только что слушал…
– Ах, чтоб их всех! – Захарчук указала пальцем на жилистый комок. – Знаешь, к примеру, сколько вот это, с позволения сказать, мясо стоит?
Валерьян поглядел на неё с тревожным любопытством. После изданного накануне официального разрешения директорам магазинов самостоятельно определять цены он за покупками ещё не ходил.
– Сорок шесть рублей за килограмм! – чуть не разрыдалась Захарчук.
Валерьян изумился:
– Сорок шесть рублей?!
– Сорок шесть! А вчера днём, представь, оно двадцать два стоило! – щёки Захарчук покрылись красноватыми пятнами. – Ох, чего ж я сдуру вчера-то мяса не взяла? Думала, вернусь домой, возьму ещё денег, пойду обратно. И… не пошла. Понадеялась: вдруг одумаются, пощадят народ? И на тебе! Сегодня оно ещё вздорожало.
Она обломала спичку о коробок, выругалась, чиркнула другой.
– Пришла – а на килограмм снова денег не хватает. Отвесили на двадцать пять рэ – больше с собой не было. Да и то: не мясо, а сплошные жилы. Смотреть слёзно!
Захарчук набрала в кастрюлю воды, поставила на огонь. Затем, примерившись, отрезала от шмотка небольшой кусочек.
– В десять раз, считай, цена подлетела! – бросила она кусочек в кастрюлю. – Ведь перед Новым годом говядина ещё под пятёрку стоила.
– Я помню, – п одтвердил призадумавшийся Валерьян.
– И если бы только на говядину! А-то ведь всё вздорожало, как по команде. И масло, рыба, и колбаса, и яйца.