Кумач надорванный. Книга 2. Становление.
Шрифт:
– Это уж ты загнул, – твёрдо возразил Лутовинов и даже ругнулся. – Чтоб людей намеренно работы лишали, на улицу вышвыривали? Не будет такого в нашей стране. Придумают, куда пристроить.
– Ну поживём – у видим.
– Ты, парень, не каркай, – нахмурился Лутовинов и ругнулся опять. – Думай лучше, как самому прожить, коли такой грамотный.
Валерьян смолчал, чувствуя, что не стоит далее пререкаться с начинающим серчать соседом. Некоторое время они молчали, размышляя о ближайшем будущем. Затем Лутовинов возобновил разговор, будто затем, чтобы погасить
– Времена, конечно, непростые настали, в этом ты прав. Но мы-то, старики, как-нибудь вывернемся. Не первый год на свете живём. А вот вы, молодые… – и он, смягчаясь, сел на привычный конёк. – Вот взять тебя: ни специальности ещё нет, ни кола, ни двора. Раз такое творится начало, уж домой бы лучше вернулся. Чего тебе в нашей общаге обретаться? Ты ж из интеллигентной семьи, учёного сынок.
– Нет, – непреклонно отрезал Валерьян. – Н е вернусь.
После августовской Москвы находиться рядом с отцом ему было невыносимо.
– Гордый…
– Плохо?
Лутовинов прищурил светло-карие внимательные глаза.
– И ершист…
– IV —
Политику Валерьян не оставил. Всю осень и начало зимы он ходил к памятнику большевику Кузнецову, возле которого прошлым летом впервые купил у уличного распространителя газету «День». В месяцы оглушающего торжества ельцинистов чтение её статей помогало ему держаться, не утратить веру в возможность отпора им.
Скоро он и сам сделался распространителем. В выходные они стояли с пачками газет у памятника вдвоём: долговязый, сутулящийся, подкашливающий от промозглости мужичок Михаил и он – с тудент-третьекурсник.
После капитуляции ГКЧП [2] торговля шла совсем вяло. Подрассеялся даже возникший было в городе круг читателей «Дня». Бывало, что за целые часы стояния у памятника им удавалось продать всего по восемь – по десять газет. Прохожие не выказывали приязни. Часто в их адрес норовили съязвить, бросить что-нибудь насмешливо-пренебрежительное, задеть словом:
– О, стоят, комсомолец и политрук.
– Два несгибаемых борца…
– Ништяк, подпольный райком наградит.
2
Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР – самопровозглашённый орган власти, действовавший в Советском Союзе с 18 по 21 августа 1991 года. – Прим. ред.
Михаил сцеплялся языками с охальниками, Валерьян в моменты перепалок сжимал кулаки.
В канун седьмого ноября им пришлось отмахиваться от ватаги полупьяной шпаны, вожак которой, стриженный «под горшок» белобровый брыластый парень, проходя мимо, вдруг поддал Михаилу по руке. Ворох газетных номеров рассыпался по мокрому асфальту, парень залился низким утробным смехом.
– Кончай свою макулатуру пихать, коммуняка, – обдал он Михаила ядрёным духом водки и иностранного табака.
Его
– Америка – г уд! Совок капут!
В драке Михаилу разбили лицо, Валерьяну рассекли бровь, но и он, выхватив кастет, который после возвращения из Москвы сделал из водопроводного вентиля и постоянно носил при себе, тоже раза два прокорябал литым металлом по чьим-то рёбрам. Прохожие шарахались от машущих кулаками, матерящихся людей, жались к краям тротуаров, кто-то пробовал звать милицию, но ту после августа-месяца трудно было сыскать.
На следующий день, в праздник, подсинённые, с пластырями и мазками зелёнки на лицах, они стояли у памятника опять, готовые ко всему. Михаил захватил монтировку и держал её наготове под плащом. Валерьян, помимо кастета, имел при себе перочинный нож.
Злопыхатели из прохожих держались тише, задирая их реже обычного. Вчерашние забияки не объявились.
– Тоже, видно, получили нехило, – проговорил Михаил и расцепил в улыбке чёрные, вздувшиеся пузырями губы. – Забоялись снова налетать на наш пост.
С того дня они так и стали именовать между собой свою торговую точку у памятника – пост.
В декабре им приходилось туго. Морозы не спадали неделями, и за часы торговли оба промерзали до костей. «День» по-прежнему покупали не слишком охотно, и инертность окружающих выводила Михаила из себя.
– Ведь всё же понятно! – твердил он, изливая Валерьяну горечь. – Ельцин, Кравчук, Шушкевич – предатели, расчленили страну. Повсюду в'oйны. В России на глазах возрождается капитализм. Причём в самом худшем, компрадорском изводе. Да эти деятели половину народа уморят, лишь бы богатств нахапать! Ну что ещё людям надо, чтобы прозреть?
– Не доходит ещё до многих пока, – безрадостно пожимал плечами Валерьян. – Вот когда каждый шкурой почувствует…
Михаил морщился, тёр варежкой зябнущее остроскулое лицо.
– Да понимаю я, что иначе, видимо, никак. Не дойдёт. Просто душой такого принять не могу: собственному народу бедствий желать.
Валерьян, вспоминая отца, умолкал, ковырял носком ботинка утоптанный снег.
– Будто дурманом каким опоили людей, – продолжал сокрушаться Михаил. – У них на глазах родину из-под носа увели, а они…
Он тягостно вздыхал, скрипел зубами, прижимал руку к груди, внутри которой ныло раненое сердце.
– Не убивайтесь вы так, – утешал его Валерьян. – Газету «День» тоже читают…
В первые после Нового года выходные он, занятый подготовкой к экзаменам, не пришёл торговать, а когда явился во вторые, обледенелый пятачок перед заиненным монументом оказался пуст. Михаила не было.
Отсутствие привычного товарища озадачило Валерьяна. Он знал, что свежий номер газеты выпущен, и был уверен, что Михаил привёз запас номеров из Москвы.
Он позвонил из уличного автомата, но к домашнему телефону никто не подошёл. Задумчивый, он поехал назад в общежитие. Второй звонок он сделал вечером, от дежурного с проходной, и снова не сумел дозвониться.