Куплю чужое лицо

Дышев Сергей Михайлович

Потом Кинжалкин долго читал протокол очной ставки; все согласно кивали, затем расписывались. Я же начертал: «Ознакомился, но разумом и сердцем не принял». И еще в уголке листа, как бы не для протокола, приписал, что «этих трех проституток надо бы отправить на лесоповал». Впрочем, я оказался недалек от истины. К моему изумлению, за Юлианой пришел конвой! И она привычно, как будто делала это всю жизнь, завела руки за спину и ушла. Вслед за ней потянулись мамаша Елизавета Хлобыстер, Жвачковский в промокшем насквозь от пота пиджаке (ему я присвоил кличку Жвачка), затем – понятые:

очкастая девица, гордая от сознания причастности к правосудию, и последним – обиженный толстяк.

Мы остались вдвоем с Кинжалкиным.

– А чего Юльку под конвоем увели? Чтоб ненароком арестанты не изнасиловали?

Кинжалкин осклабился:

– Эта Хлобыстер сама кого хочешь трахнет! Под следствием она, уже три месяца. Во время распития чая то ли со злости, то ли что, кипятком обварила какого-то Члиянца – своего очередного сожителя. А потом, ха-ха, еще и обворовала, пока он в больнице корчился.

– Вот видишь, как такому элементу можно верить?

– Все вы хороши! Вот если б ты ее тогда не обчистил, не подорвал, понимаешь, веру в мужчин, она бы и Члиянца не обворовала.

В ожидании контролера Кинжалкин разоткровенничался:

– Потом мы выяснили, что это за Члиянц. Оказалось, вор-рецидивист, «медвежатник», правда, говорил, что завязал с неправедной жизнью.

– Чего только не скажешь, когда тебе на череп кипятка нальют!

Кинжалкин согласился. Я только успел подумать, что следак, в принципе, не такой уж плохой мужик, просто обстоятельства довлеют, как он порадовал:

– Завтра тебя ждет сюрприз.

Хороших сюрпризов в тюрьме не бывает. На следующий день за мной пришел конвой.

– Кузнецов Владимир Иванович! На выход с вещами.

– В распыл? – спросил я.

– В дурку.

Это и был сюрприз. Дождался.

Меня привезли в популярное в стране заведение, в стенах которого побывало немало отъявленных мерзавцев, профессиональных душегубов, знаменитых маньяков и великих безумцев. Их имена я увидел начертанными на стене туалета, куда попросился по нужде. Видно, надписи не раз закрашивали краской. Но буквы проступали вновь, как знаки сатаны.

Теперь и я здесь. И смогу осуществить данное мне Уголовно-процессуальным кодексом право быть освидетельствованным на вменяемость.

В этом заведении все было как в тюрьме: охрана, решетки, железные двери, запоры. Только почище и воздуху побольше. В палате, куда меня определили, я был четвертым. Я поздоровался, мне нестройно ответили: кто мычанием, кто кашлем, кто кивком.

На ближайшей койке сидел коротышка-кавказец лет тридцати, своими формами напоминающий мыльный пузырь, с блестящей лысиной, мясистым ртом и полным отсутствием шеи. Именно он, подняв глаза от газеты, произнес мычащее приветствие.

Вторым был человек лет сорока, с ярко выраженной уголовной внешностью – тот, что закашлялся. Даже густой ежик волос не мог скрыть уродливую форму его черепа. Матушка-природа будто специально «вылепила» его голову из бугорков: скулы, затылок, надбровные дуги, нос и даже уши представляли собой шишкообразные выпуклости.

Наконец, третьим

был парень средних лет; он грудой тяжелого мяса сидел в своем углу и что-то мусолил в тетрадке. Меня он удостоил кивком. Я присел на единственный стул.

– Неплохая погода, не правда ли? – спросил я, кивнув на зарешеченное окно.

– Дерьмо! – спустя две минуты отозвался коротышка Губошлеп.

– Был тут один до тебя, – кивнув на доставшуюся мне кровать, бесцветно произнес Криминальный Череп. – Умер позавчера.

– Да-а, дела… – спустя две минуты произнес Губошлеп.

Груда Мяса недовольно засопела и нервно застрочила по листу.

…Соседей по камере, как и родину, не выбирают. Более унылая компания мне я еще не попадалась. Вряд ли они скорбели по усопшему соседу. Чтобы сразу пресечь заговор зануд, я предложил познакомиться.

– Господа, давайте познакомимся! – как можно жизнерадостней сказал я. – Меня звать Володя. Статьи кодекса не называю, их много, но в прошлой жизни я был хорошим человеком.

Я подошел к Губошлепу и протянул руку. Тот укоризненно покачал сверкающей головой, но все же сунул мне свою поросшую рыжей шерстью лапу.

– Диктатор Вселенной! – церемонно назвал он себя.

Я не успел по достоинству оценить его ответ. Случилось невообразимое. Груда Мяса, будто подброшенный пружинами кровати, молниеносно вырос в гиганта и обрушился на Губошлепа. В следующее мгновение его узловатые клешни сомкнулись на том месте, где у толстяка была шея. Он заверещал, как кролик в кольцах удава.

Криминальный Череп бросился к двери, стал барабанить:

– Санитары! Санитары! Клиенту плохо, задыхается!

Только соучастия в убийстве мне не хватало.

Под гигантской тушей Губошлеп даже не брыкался. Он смотрел на мир широко открытыми глазами, как будто удивлялся его многообразию. И только свекольный цвет лица говорил о том, что в этом удивлении и восхищении есть что-то неестественное.

Я кинулся спасать Губошлепа. Но разжать тиски чудовищных лап было невозможно. Толстячок хрипел, сипел и не отдал концы лишь потому, что у него напрочь отсутствовала шея. Конвульсируя, он даже ухитрился сцапать большой палец душителя. Тот взревел, как циклоп, у которого выкололи глаз, взметнулся во весь свой рост. А Губошлеп еще крепче сжал зубы.

Трое санитаров, ворвавшиеся в палату, в первый миг остолбенели. Под потолком со свистом описывало круги человеческое тело. Груда Мяса, рыча, как мотор, вращал Губошлепа, пытаясь сбросить его с пальца. Но тщетно – тот вцепился мертвой хваткой бультерьера.

Все же «карусель» истощила силы гиганта. Санитары дружно навалились, обрушили его на пол, после чего взялись за мычащего Губошлепа. Но у него что-то заклинило, и он долго не мог разжать зубы.

Груду Мяса увели на перевязку. Губошлеп сидел на полу с окровавленным ртом и никак не мог отдышаться после полетов. Затем забрали и его. А нас с Криминальным Черепом напоследок незаслуженно обозвали зверьем. Череп покачал головой, достал из-под матраса мятую пачку сигарет, вытащил одну и, разгладив, закурил.