Куплю чужое лицо
Шрифт:
– Значит, решил соскочить со статьи и остаток дней тупо пожирать больничную пайку? Не выйдет, через неделю будешь в Бутырке. Я попрошу для тебя самую вонючую камеру с сокамерниками нетрадиционной ориентации.
– Больной, какую ролевую функцию вы выполняете? Следователя? Нет? Прошу прощения, как я сразу не догадался, как минимум… генерального прокурора! Угадал?
Баздырев промолчал. Подсознательно я чувствовал, что он неплохой мужик, что в милицейском околотке я, будучи таким же ментом, наверняка бы с ним сдружился, пил водку по поводу и без оного – за тех, кто в МУРе, и за тех, кто в морге – без вины виноватых.
– Самое
Ну а для моих добавил:
– Хочешь по дурке уйти? Это смотря на какого профессора нарвешься. В Сербского у них тот еще паноптикум… Да еще демократические веяния кое у кого крышу снесли: в каждом кровавом уроде видят жертву тоталитаризма и детской недосюсюканности… Попадешь и будешь порхать… над гнездом… Короче, какой-то птицы… Ну, чего умолк? Паша Баздырев много перевидал вашего люду. Осточертели вы мне, кривляетесь, дергаетесь, легкой жизни дебила захотелось? А Паша Баздырев вас, как лягушек, на шампур нанизывает. И тебя, голуба, как расколю – тут же рапорт подам на пенсию. И уйду, в таможенную, что ни есть, «гэтэка». Буду в очи граждан смотреть, выявлять в них злой умысел.
И я сидел в Бутырке еще месяц, живя надеждой, что найдется сердобольный или педантичный милицейский чиновник, который пришлет официальное подтверждение о том, что мне сделали пластическую операцию. Фатальную операцию, которая не только изменила мое лицо, но и вывернула наизнанку мою жизнь. Ганнибал Лектор, чтобы вырваться на волю из стеклянной камеры, сдирает кожу с лица охранника и надевает эту страшную маску на себя. Мне, чтобы доказать право на свободу, надо было лишь вернуть прежнее лицо. Но, увы, оно уже не существовало в природе.
За мной пришли два контролера: старый прапор и молодой сержант.
– Кузнецов! – гаркнул старший.
– Владимир Иванович! – как учили, отозвался я.
– На выход с вещами!
– О как! – ответил я на это. – В распыл, что ли?
– На волю! – мрачно пошутил прапорщик. Потом, видя мое недоверие, знающе добавил: – Бумага пришла на тебя.
Это было так неожиданно, я не просто оторопел, меня не отпускали, меня выгоняли в чужой мир. Я печально сознаю, что на этом зарешеченном островке остались не просто сокамерники, а уже ставшие близкими люди. И я расставался с ними. Я прошу у конвоиров немыслимое: подержать меня в этих стенах хотя бы еще недельку, чтобы подготовиться, не получить психологической травмы. Мне надо обменяться с братвой адресами, приветы передать на волю, чифирьку на прощание глотнуть… Да и много чего еще, чтоб, блин, чисто по-людски… Но меня просят не задерживаться: конвой устал. Впрочем, смилостивившись, прапор дает еще час. Провожая меня, все плакали. А я торопливо, но аккуратно рассовывал по карманам адреса моих товарищей по камере и никак не мог сглотнуть комок в горле.
Старый вор Сильвио последним подошел ко мне, сказал, что тоже скоро выйдет. Менты на сходке воров его повязали, а «шить» ему нечего, ни ствола, ничего при нем не было. И карманы у него были все зашиты, так что и наркоту подсунуть не смогли. Он дал мне листок с телефонным номером, сказал, чтобы звонил. «Скоро выйду…»
Когда вновь загремели засовы, вся камера, повинуясь единому порыву, грянула «Мурку». И старый прапор, и его молодой коллега, вновь пришедшие
Бумага, как гораздо позже удалось мне выяснить, пришла из Центра имени В. Сербского. В этой медицинской кляузе, называемой психиатрической экспертизой, сообщалось, что у испытуемого Кузнецова В.И. – шизофрения! В результате меня направили на принудительное лечение в «психиатрическую больницу стационарного интенсивного наблюдения». Но об этом новом жестоком повороте судьбы я узнал уже по дороге в закрытом «воронке» в тот самый момент, когда через зарешеченное окошко увидел дорожный указатель: «Поселок Змиевка». Туда мы и свернули. Еще в Центре Сербского я был наслышан об этом стационаре, где по приговору суда томились до выздоровления серийные убийцы, живодеры, маньяки всех сортов и прочая нечисть с психическими заболеваниями.
Все это уже навязчиво происходило со мной, в общем, дежавю…
Кастелянша сунула мне халат, кальсоны, рубаху, постельное белье, в завершение к моим ногам были брошены шлепанцы.
И я почапал по долгому коридору в сопровождении крохотной сутулой санитарки, которую при желании можно было раздавить мизинцем.
Все повторялось.
Меня определили в палату № 6, отчего я сразу заподозрил подвох, хотя кто-то мог бы расценить это как судьбоносное знамение, осененное духом Антоши Чехонте. (Зря он взял этот псевдоним по молодости – в старости пришлось расплачиваться чахоткой.)
В палате бездельничали в разных позах семеро мужичков. Кто спал, кто отрыгивал после только что проглоченного ужина, кто читал книжку. Я не стал говорить «здравствуйте», потому что у меня не было ни малейшего желания видеть эти маргинальные рожи в добром здравии.
На меня сразу обрушилась царящая здесь СКУКА, страшная, тяжелая, непробиваемая, как бетонная стена.
И я с тоской вспомнил веселое тюремное общество.
Заскрежетал замок двери, вошла медсестра, дебелая и привычная, как жена со столетним супружеским стажем. На нее никто не обратил внимания. Она разбудила спящего двухметрового обалдуя, сунула ему в рот таблетки и прикрикнула:
– Ну-ка, быстро глотай, шельмец, – и дала ему запить стакан с водой.
Тот судорожно сглотнул.
Потом она прошла к другому больному, и процедура повторилась.
Дошла очередь и до меня.
– А-а, новенький… Тебя ужином не кормили? Ну, ничего, до утра протянешь?
– Вряд ли, – ответил я.
– У меня только таблетки, – усмехнулась медсестра и тут же забыла обо мне.
Как только она вышла, обалдуй тут же выплюнул таблетки в мусорную корзину. Я подивился. И решил, когда меня начнут пичкать всякой дрянью, спросить, как это ему удается.
Наутро вечернюю медсестру заменила другая женщина. Она была постарше, в старомодных крупных очках, с суетливыми руками. Таблетки и микстурки она раздавала, как угощала, и называла мужичков подранками.
– Ну что, подранок, – обратилась она ко мне. – Новенький, что ли… Как звать? – спросила она, глянув на дощечку с надписями, которую держала в руке.
– Уоуа! – выдавил я, скосив глаза к переносице.
– Вова… Ну а фамилия как твоя?
– Хе-хе, бум-бум!
Я показал действиями удары молотом о наковальню.