Курлышка
Шрифт:
Место Айдоса за партой у окна оставалось пустым, а сегодня не пришёл и Тарас — видимо, заболел.
— Давай сядем у окна, — предложила Галя.
— Надо у Анны Матвеевны спроситься.
— А зачем? Она, конечно, скажет «нельзя», а так, может, и не заметит.
И Даша согласилась. Она села с левой стороны, где сидел Айдос, машинально пошарила рукой в парте, прежде чем положить туда свои книги. И вдруг пальцы нащупали бумажку, свёрнутую в тонкую трубочку. Что там такое? Даша развернула листок. «Я уезжаю, до свиданья».
— Что там? — заинтересовалась
— Да так, просто бумажка.
Кому же писал Айдос? Наверно, тому, кто сядет вместо него за эту парту. Он же не мог представить, что сядет именно Даша. И всё-таки ей хотелось думать, что эти грустные слова обращены к ней: «Я уезжаю, до свиданья».
Анна Матвеевна, конечно, сразу же заметила, что девочки сели у окна, но не стала их ругать: пусть уж посидят, если им так хочется. Однако на втором уроке учительница обратила внимание, что Даша смотрит не на доску, а в окно.
— Что ты там увидела, Даша?
— Я? Ничего… Сосульки, провода…
Ребята засмеялись.
— Не отвлекайся! — строго сказала Анна Матвеевна. — А то придётся вам с Галей пересесть на своё место.
А за окном творилось вот что. Солнце растапливало снег, холодный ветер тут же студил талые капли, и сосульки становились заметно длиннее и толще. И на проводах снег тоже уплотнялся, покрывался ледяной коркой. Очень плохо, когда провода обмерзают: подержат-подержат на себе ледяную тяжесть, а потом устанут и начнут обрываться.
На последнем уроке, перед самым звонком, Даша увидела, что возле школьной ограды остановился знакомый грузовик — это, папа за ней приехал.
— Мама там тебя ждёт не дождётся, — озабоченно говорил папа, крутя баранку. — На линии неспокойно, на подстанции дел невпроворот, а тут ещё Николка что сегодня учудил…
— Что такое? — встревожилась Даша.
— Самосвал у него под шкаф закатился, он и засунул туда голову, а вытащить не может, застряла голова-то. Хорошо, я ещё во дворе был, а ведь чуть по вызову не уехал. Мама выскочила на крыльцо: «Ой, Николка! Ой, Николка!» А больше и не выговорит ничего. Забегаю в дом — слышу, пищит где-то, а где — не пойму.
— Ну Николка! Ну озорник! — ахала Даша.
Взбегая на крыльцо, Даша провела рукой по перилам, они тоже покрылись ледяной корочкой. Дверь открылась с трудом — примёрзла. Мама была в диспетчерской, возле рации, а на коленях у неё примостился Николка с распухшим носом.
— Боюсь от себя отпустить. Опять куда-нибудь голову сунет.
— Теперь долго не сунет, — успокоил папа. — С кем говорила?
— С электриком Птицефабрики. У них снег с дождём и ветер с севера. Лёд на проводах всё намерзает, говорит, уже по килограмму на метр примерно будет…
— Да, худо дело, особенно если ветер усилится. Такая пляска пойдёт…
Даша представила опоры в заснеженной степи. Провода обвисли под немыслимой ледяной тяжестью. Налетает
— Придётся мне съездить на Птицефабрику, — озабоченно говорил папа. — Пока светло, надо людей мобилизовать, лёд с проводов обкалывать.
— Поезжай, Павлик. — Голос у мамы был тихий, усталый. — Мы уж тут как-нибудь справимся. Главное, теперь Даша дома, я за Николку спокойна.
Вечером Николка запросился спать раньше, чем обычно. Даша уложила его в постель и стала напевать, как, бывало, баба Устя:
Пришёл к нам сон Из семи разных сёл, Пришла к нам лень Из семи деревень…Николка, засыпая, всхлипнул несколько раз. Может, почудилось ему, что опять у него голова под шкафом и он не может ее вытащить.
— Спи, Николка, я здесь… «Пришёл к нам сон…»
Когда Николка ровно засопел, Даша на цыпочках вышла из детской. Папа всё ещё не вернулся с линии, мама была возле трансформаторов. Там, на столбе, горел фонарь. Что-то мельтешило в конусе света: не то изморозь, не то мелкие снежинки, а на снегу раскачивались тени проводов, и казалось, сама земля качается вместе с ними.
— Семь погод на дворе, — сказала мама, входя в дом. — Такая круговерть, не разбери-пойми, а на проводах наледь всё больше.
Мама прошла на кухню, налила в таз воды, сунула туда руки.
— Ох, рученьки мои, как вы на ветру полопались…
Даша разогревала ужин, кипятила чай. Вернулся папа.
Одежда у него, как панцирем, была покрыта ледяной коркой, льдинки были на бровях и на волосах, выбившихся из-под шапки.
— Обрыв за обрывом! — кричал папа в телефонную трубку, одновременно стаскивая с ноги оттаявший сапог. — Обледеневают, на глазах обледеневают… Прошу выслать ремонтную бригаду!
Не успели поужинать — аварийный сигнал: би-у-у…
Это самый дальний совхоз остался без света.
— Я уже в тихом отчаянии, — сказала мама, прислушиваясь, как папа кричит по рации:
— Да, да! Выезжаю! Людей собирайте! Людей! Лёд обкалывать!
За стол он уже не сел, чай допивал стоя, а мама готовила для него сухую одежду, доставала из кладовки другие сапоги.
— Неужели обязательно тебе? Там же свой электрик есть.
— Да он без году неделя работает, Наташа. Надо помочь парню.