Курлышка
Шрифт:
— Да это мальчишка из нашего класса, Алёша Зырянов…
— Зырянов? — переспросила Даша.
— Да… А что такого?
— Ничего…
Даша хотела спросить, была ли на балу Клава Сивцова и в каком наряде, но так и не спросила.
«Золотое яблочко на серебряном блюдечке»
Земля пестрела по-сорочьи. Дымились чёрные проталины, снег уходил со двора, обнажая множество мелких вещей, забытых осенью или утерянных зимой. Всё обнаружилось: Николкин ботинок, губная гармошка, с полдюжины почерневших
Курлышку выпустили во двор. Он сладко потянулся сначала одним, потом другим крылом, расправил чёрные маховые перья…
— Улетит! — встревожилась Даша.
— Надо крылья ему подрезать, — захлопотала тётя Фая. — А то ведь и впрямь улетит. Давайте скорее ножницы!
— Павлик, ты поможешь? — спросила мама. — А то он сильный, вырвется.
— С какой стати? — нахмурился папа. — Нечего птицу калечить. Улетит так улетит.
— Ну как знаете, — обиженно поджала губы тётя Фая. — Такую птицу потерять — всё равно что счастье из рук выпустить.
Курлышка, похоже, улетать не собирался. Бродил в саду, среди разогретых солнцем яблонь, ворошил клювом прошлогодний лист, находил что-то, склёвывал — возможно, это были какие-то личинки, возможно, просто побеги трав… Обедал вместе с курами, а если они начинали ссориться между собой, делал вид, что собирается клюнуть самую скандальную — и та сразу смирялась.
К субботе Курлышку словно подменяли.
«Курр-Курр-р!» — кричал он тревожно, вытянув шею, и надолго застывал у ворот на одной ноге.
— Как он догадывается, когда Аля должна появиться! — удивлялась мама.
Дяде Сене уже дали квартиру, и теперь Аля ночевала на подстанции лишь с субботы на воскресенье. В это время только Аля существовала для Курлышки, лишь вокруг неё он кружил, и пританцовывал, и кивал головой в такт её каждому ласковому слову.
Однажды, придя из школы, Даша решила его обмануть. Надела оставленный Алей пёстрый халатик и вышла на крыльцо. С радостным «Кур-р!» журавль помчался ей навстречу и вдруг остановился как вкопанный. И столько было обиды, столько презрения в его взгляде, будто хотел сказать: «Обманщица! И не стыдно тебе в чужие перья рядиться?»
— Он Алю только любит, больше никого, — плакалась Даша маме.
— Просто он сейчас реже видит её, вот и скучает, — пыталась мама оправдать Курлышку.
— Ну конечно! Он хоть всё время будет возле неё — никогда ему не надоест.
— Но ведь он играет с тобой?
— Играет… А почему он так сейчас на меня посмотрел?
— А чтоб не обманывала. Никто не любит, когда его обманывают, даже птица.
Через полчаса они помирились. Даша зарылась в остатки стога за сараем,
— Я вот вам, баловники! — прикрикнула мама. — Потопчете сено, Рыжуха есть не будет!
Вечером за ужином Даша спросила:
— Папа, ты нам с Николкой починишь качели?
— Починю, — пообещал он.
— Да стоит ли уже? — вмешалась мама.
— Как стоит ли? — изумилась Даша. — Что, нам качели уже не нужны?
— Не в этом дело… Видишь ли, тётя Фая сегодня звонила…
При упоминании о тёте Фае лицо у папы замкнулось, и он встал из-за стола.
— Куда ты, Павлик? А чаю?
— Я воды попью.
— Нет, ты погоди, погоди! — у мамы побагровел шрамик на лбу. — Почему ты не хочешь поговорить серьёзно? Тебе в совхозе предлагают должность инженера, только институт заочно кончай. А здесь, на подстанции, ты в жизни его не закончишь. Сколько лет учишься, и всё только на третьем курсе… Квартира с удобствами, всё по-человечески…
— А Рыжуху куда? — перебила Даша.
— Рыжуху продадим, в селе всегда молока можно купить.
— А Курлышку?
— Да не мешайся ты с пустяками!
Какой же пустяк Курлышка? Но с мамой уже нельзя было разговаривать.
— Как я устала… Ох, как я устала от этой жизни, — повторяла она сквозь слёзы.
Папа вышел к трансформаторам, а Даша и Николка стали утешать маму.
— Ну, мама, ну чего ты… Ну хватит, — уговаривала Даша. Для себя она никак не могла решить, где лучше жить: в «Тополином» или на подстанции. Конечно, в «Тополином» с девочками каждый день можно играть, в кино ходить. И в школу близко…
— А кто здесь, на подстанции, будет?
— Найдутся люди! — доказывала мама не так Даше, как себе. — На нас свет клином, что ли, сошёлся?
Утром папа и мама не разговаривали, и Даша убежала в школу с тяжёлым сердцем.
…Подсыхающая тропинка пружинила под ногами. Ещё вчера земля по склонам канавы была черным-черна, и вдруг разом проклюнулись тысячи ростков, и канава зазеленела. Откуда-то из оттаявшего бочажка выбралась одурелая со сна лягушка — ползёт раскорякой на дорогу, на солнцепёк, не понимает, что под машину попадёт. Даша прутиком сталкивает её обратно в канаву — может, очухается, разберётся, что к чему…
Суслик проснулся, выбрался на бугор, встал на задние лапки. Озирался, озирался, да как свистнет! И тотчас на другом бугре возник такой же рыжий столбик. Степь оживала на глазах. Конечно, быть ещё и заморозкам; может, и сырая пурга налетит, но весну не пересилишь.
Галя встретила Дашу ещё на крыльце:
— Ты знаешь, что твоя двоюродная сестрица вчера по тракторному делу двойку схватила?
Даша огорчилась. Она понимала, что значит сейчас для девятого «А» хоть одна двойка. У старшеклассников близилась производственная практика. Через несколько недель лучший девятый класс должен был вывести сеялки в поле. Боролись за это право всю зиму, девятый «А» был впереди, и вот пожалуйста — двойка, да ещё по тракторному делу… Ах, Аля, Аля…