Курлышка
Шрифт:
— Она весь класс назад тянет, — выговаривала Галя. — На педаль, как балерина, жмёт и что такое муфта сцепления, не знает…
— А ты знаешь?
— Я, конечно, не знаю. А вот Клава наша знает… И все, кто в девятом.
— Она раньше тракторное дело не учила…
— Мало ли что раньше… Это ты небось посоветовала ей в девятый «А» записаться, вот ты и будешь виновата.
Новый двухэтажный дом был недалеко от школы. Даша поднялась на второй этаж, вытерла ноги о толстый плетёный коврик и позвонила. Дверь открыла тётя Фая.
— Вот хорошо, что пришла. Иди в комнату,
С кухни тянуло запахом жареной рыбы.
— Ты посмотри, — говорил дядя Сеня, протягивая Даше фотографию, — какого я сазана поймал на днях!
На фотографии дядя Сеня держал за хвост огромного сазана, а сам казался маленьким, тщедушным по сравнению с этой чудо-рыбиной.
— Да ты не верь, — появилась тётя Фая. — Так себе сазан, средний, он его к объективу сунул, а сам подальше отступил…
Прибежала Аля:
— Мамочка, скорей обедать! Я опять ухожу. Ты уж меня, Даша, извини…
— Куда опять? — встревожилась тётя Фая.
— На хоздвор. Лёша Зырянов меня будет учить трактор водить.
— Водить трактор? — ахнула тётя Фая. — Ты, сама?
— Ну, пока с Лёшей, а потом и сама. — Аля торопливо хлебала борщ.
— Да зачем тебе это? Вас что, уж так заставляют?
— Не заставляют, но если я откажусь, то весь класс подведу.
Дядя Сеня поднял вилку:
— «Живёшь на селе — знай технику» — видели лозунг в Доме культуры?
— «Лозунг, лозунг»! — вскипела тётя Фая. — Молчал бы уж…
Аля убежала, и дядя Сеня ушёл на работу, а Даша стала помогать тёте Фае мыть посуду.
— Не зря говорят, — сетовала тётя Фая, — малые детки — малые бедки… Вот и Алечка… Бывало, выкупаешь её в ванночке, нарядишь, как куклёночка, в кудри бантик капроновый… Идёшь — вся улица оглядывается: «Ах, какой ребёнок!» А теперь — трактор…
Посуду здесь было интересней мыть, чем дома. Дома надо воду из колодца доставать, на плите греть, а здесь из крана — хочешь, холодная вода течёт, хочешь — горячая. И выносить ополоски не надо. Всё-таки хорошо жить в таком доме…
Тётя Фая словно угадала её мысли:
— Не надумали ваши переезжать?
— Папа не хочет, сердится, — сказала Даша.
— Ох уж этот папа! — всплеснула руками тётя Фая. — Да это же золотое яблочко на серебряном блюдечке — такое предложение! Нет, если они откажутся, я на подстанцию ни ногой. Так и скажи маме…
По дороге домой Даша обычно заглядывала на почту. На этот раз вместе с газетами для Баюковых было письмо от бабы Усти.
Ещё в коридоре Даша услышала папин голос:
— Пойми, укоренились мы здесь. Вспомни, что было — голое место. Тополя, яблоньки — былиночками сажали, а теперь вон какие вымахали! Шуруп любой возьми — чьими руками ввинчен?
— Так и будешь всю жизнь за эти шурупы держаться…
«Опять ссорятся, — подумала Даша, — и когда это кончится?»
— А, это ты, — увидела её мама. — Что так долго?
— Я у тёти Фаи была…
— Ну и что она?
— Она просила передать… «Золотое яблочко на серебряном блюдечке — такое предложение». Говорит, если вы откажетесь, больше на подстанции ноги её не будет.
— Ну
— Добра? — потемнел папа. — Так вот что! Хватит разговоров! Подавай заявление и увольняйся с диспетчеров. Электрики в «Тополином» позарез нужны, квартиру тебе с детьми дадут, Николку в детсад устроишь. А я подстанцию не брошу.
— Лучше детей бросишь, да?
— И детей не брошу. Просто будем на два дома жить, раз уж тебе так в «Тополиный» хочется. Я к вам в гости, вы — ко мне. Ну, решай!
Мама молчала. Даша испуганно смотрела то на неё, то на папу. Ей представилось, как сидит папа ночью один возле телефона. Весь дом превратился в дежурку, в комнатах гулко, неуютно. Печально смотрят в степь незанавешенные окна, вместо огорода — пустырь, поросший бурьяном… Лишь трансформаторы гудят и гудят по-прежнему. «Мои хоромы стоят в чистом поле — небом крыты, ветром огорожены…»
Даша бросилась к отцу, обняла его:
— Не хочу в «Тополиный», я с тобой останусь! Пусть мама с Николкой едут, если хотят!
Она совсем и забыла про письмо, уронила его, и мама подняла:
— От бабы Усти? Что же ты молчишь? — похоже, мама не так письму обрадовалась, как тому, что можно перевести разговор на другое.
— «Желанные вы мои! — читала мама вслух. — На крыльях бы к вам прилетела, да неможется мне нынешней весной. Как вы там? Рассаду-то помидорную высеяли или ещё нет? Пакетики с семенами в коробочке, в буфете, и сорта помечены: ранний, поздний. Смотрите не перепутайте. А землю за сараем берите, там чернозём добрый. Поди, оттаяла уже земля-то…»
Мама дочитала письмо и задумалась. Все молчали, и, наверно, каждый видел перед собой бабушку Устю — маленькую, сухонькую, в чёрном шерстяном платке, на котором шёлковой гладью вышиты бирюзовые цветы.
Мама открыла дверцу буфета и стала передвигать коробки и склянки.
— Чего ты ищешь? — Даша уже предчувствовала ответ и заранее радовалась.
— Да вот семена, про которые она пишет. Неужели затерялись?
— Дай я поищу.
Даша искоса взглянула на папу. Он уткнулся в газету, но, похоже, ему тоже было небезразлично, отыщутся семена или нет.
— Вот, вот они! — воскликнула Даша. — Бумажные стаканчики будем делать, да, мама?
— Ну да… и ящики надо подремонтировать.
Мама не обращалась к папе, но ясно было, что ремонтировать ящики для рассады придётся ему.
Папа отложил газету.
— А где они, ящики?
— Да на чердаке…
Мама завязала семена в тряпичные узелки и положила в глубокую тарелку с водой. Намокнут семена, разбухнут, потом посеют их в бумажные стаканчики с землёй, растёртой руками до пуха, стаканчики в ящики поставят, а ящики — на подоконник, на солнце. И будет Даша каждое утро глядеть, не показались ли ростки. Наконец увидит: вылез первый тонкий стебелёк, узкие прямые листочки, словно руки пловца, сомкнуты, и на них уже ненужная одежда — оболочка семени. А за ними — ещё такие же ростки. Сбросят листочки старую одежду, распахнутся навстречу солнцу, станут тепло и свет впитывать, корешками из земли силу тянуть.