Курлышка

Черноголовина Галина Васильевна

— Ты, девонька, долго что-то размываешься, — снова раздался хрипловатый голос хозяйки. — Всю воду-то не выхлёстывай, ещё хозяин с линии вернётся, тоже мыться будет. Вот чистое платьишко тебе, одевайся, а твоё постираю, к утру высохнет.

Вылинявшее ситцевое платье было Даше почти до пят.

— Дочкино… — голос хозяйки потеплел. — Ну идём, молочка попьёшь. Я по рации-то сообщила, что ты нашлась.

Даша ела пирожки с зелёным луком и яйцами, пила молоко, а хозяйка жамкала в тазу её платье.

— Значит, с папкой и мамкой на

подстанции живёшь?

— Ага…

— Помогаешь мамке-то?

— Помогаю.

— А моя помощница уехала. Замуж вышла. Трудно мне без неё. Правда, Вовка, уже кой за что берётся. Зимой-то намёрзнусь, захожу в дом, плита уже топится. И Вовка возле неё, довольный: «Тепло, мамка?» А угля возле топки, а золы просыпано, я уж не браню его: «Тепло, тепло, сынок». Вот, гонит Бурёнку-то, доить пойду.

Хозяйка доила во дворе корову, а кот, похожий на рысь — уши с кисточками, — сидел рядом и терпеливо ждал парного молока.

Даше постелили на диване, а Вовке на полу. Даша слышала, как вернулся хозяин, как поминал недобрым словом какого-то раззяву бульдозериста, который задел электрический столб и повалил его…

— Ты смеёшься или плачешь? — спросил Вовка Дашу.

— Смеюсь, конечно…

— Чего смеёшься?

— А у вас, как у нас, — ответила Даша, и вдруг ей захотелось рассказать Вовке всё как было, пусть не думает, что она, как дурочка, просто так по лесу бегала.

— «Как собачонку»? — возмутился, выслушав её, Вовка. — Так и сказала?

— Так и сказала. «Привязал, говорит, её твой отец, как собачонку, к железной будке».

— Это она так про трансформатор — «железная будка»! Ну, я бы ещё не так ей показал. Я бы… Я бы на твоём месте дома у неё пробки повыкручивал, вот! Пускай без света сидит!

Дашу ещё пуще разобрал смех. Она представила растерянную тётю Фаю: стиральная машина не работает, утюг не гладит, и пылесос замер, а в холодильнике масло растаяло и молоко скисло. Дядя Сеня, конечно, в клубе, Аля в бригаде, а тётя Фая одна в темноте, даже без телевизора!

— Чего вы тут разгалделись? — заглянула Вовкина мать. — А ну спать! Завтра тебе, девонька, лететь рано…

Утром было много солнца и пели птицы. Лесник отогнал от вертолёта гусей и телёнка, подсадил Дашу в люк. Молодой вертолётчик сел за штурвал. Взревели винты, осталась внизу поляна, подстанция, маленький, бегущий вслед Вовка. Открылись глазам скалы, сосны, озёра и просека, по которой брела Даша накануне. А вертолёт уже снижался.

— Так быстро? — удивилась Даша. Она вчера целый день шла, а тут какие-то минуты — и уже дом отдыха.

Вертолёт навис над зелёным прибрежным лугом, и Даша спустилась по лесенке… прямо в папины руки!

— Как ты здесь? — целовала Даша колючие папины щёки.

— Всю ночь на мотоцикле. Сразу выехал, как только получил телеграмму, что ты пропала.

— А мама? — испугалась Даша. — Она ещё не знает, что я нашлась?

— Я уже сообщила. — Тётя Фая, оказывается, стояла рядом и ласково, очень

ласково улыбалась Даше. — Как по рации известили, что ты нашлась, я вторую телеграмму дала, чтоб их там успокоить.

— А я-то уже выехал, — повторил папа. — Как же ты заблудилась?

— Да так… Папочка, я домой хочу, я с тобой поеду…

Они ехали по свежему, только что прикатанному асфальту. Чёрная лента вилась среди цветущих трав, и всё в Даше пело: «Домой! Домой!»

Лето выдалось доброе, почти каждый день перепадали дожди. Всё буйно шло в рост, травы цвели даже те, что и цвести не привыкли: знойное степное солнце обычно успевало их выжечь, прежде чем расцветут. Свет и тени бродили по полям, и они то в сетке дождя, то в солнечных бликах дышали и не могли надышаться чистым и влажным воздухом. Проехали четыре дождя и две радуги — въехали в какой-то аул.

Протянулся этот аул длинной-длинной улицей меж двух озёр. С одной стороны озеро солёное, безжизненное. Ни рыбьего всплеска, ни птичьего вскрика… А с другой — большое, пресное, дикие утки с утятами плавают-ныряют, и рыбы, видать, много.

От озера поднимался аксакал [1] с мокрым мешком, в котором что-то трепыхалось.

— Явно караси, — определил папа и обратился к аксакалу по-казахски:

— Здравствуйте, отец. Вы не скажете, что это за аул?

— Аул Аксуат, — ответил тот.

1

Аксакал — белобородый, старик.

— Аксуат… Что-то знакомое…

— Папа, папа! Здесь же тётя Алтынай живёт!

— Алтынай? — удивился аксакал и спросил по-русски:

— Откуда её знаешь?

— Я и Айдоса знаю! — весело сказала Даша. — Мы с ним учились.

— Алтынай, Айдос — мои внуки, — обрадовался аксакал. — Идём ко мне, дорогие гости будете…

Папу и Дашу усадили на войлочный ковёр в чистой прохладной комнате, бабушка подложила им под спины подушки, принесла по большой пиале кумысу. Папа выпил пиалу залпом, похвалил, ещё попросил, а у Даши в носу, в горле щиплет от непривычного напитка; отхлебнула немного и поставила пиалу. Пришлось папе браться за третью.

— Чай будем пить сейчас, — улыбнулась бабушка, расстелила на ковре скатерть — дастархан, насыпала на скатерть конфет, положила пышные белые лепёшки, поставила пиалы со сметаной, со сливочным маслом.

— А где же всё-таки Алтынай, где Айдос?

— Алтынай работает на тракторе, сено возит, — рассказывала бабушка. — Айдос помогает дяде овец пасти. Темир обратно зовёт Алтынай, письма пишет, вон какая пачка! Пишет — «виноват», пишет — «совхоз квартиру даёт, отдельно жить будем». Я ей говорю: «Езжай с маленьким, Айдоса не бери». Айдос с нею хочет, и она его жалеет, возьму, говорит.