Курсант. На Берлин
Шрифт:
Семён проводил нас в дом, усадил в гостиной, где горели свечи и одна керосиновая лампа, а затем исчез в неизвестном направлении, пообещав привести хозяина дома.
— Алексей, так что скажешь насчет знакомства с моим хорошим другом? С полковником Меландерой? — Снова завёл свою шарманку Куусари.
Видимо, набитой рожи начальника сыскной полиции ему было мало. Он хотел вернуть меня обратно в руки разведки.
— Просто, раз ты свободно перемещаешься по Хельсинки, а не сидишь в подвалах «охранки», значит Риекки имеет на тебя какие-то виды…
Договорить
— Господин Шульгин! — Осмо вскочил с дивана, на котором мы сидели, и шагнул навстречу Василию Витальевичу. — Я привел вам соотечественника. У него крайне сложная ситуация. Он оказался в руках сыскной полиции, но думаю, вам необходимо поговорить с парнем. Нам вместе необходимо поговорить. Чтоб вытащить его из лап Риекки.
— Добрый вечер… — Кивнул я хозяину дома, с интересом рассматривая его лицо.
Высокий, жилистый. Усики, как у знаменитого Ивана Поддубного. Или Эркюла Пуаро. Хотя, нет. У второго они были какие-то маленькие. Всё-таки Поддубный. Только такой, сильно похудевший и облысевший.
— Рад приветствовать, господин полковник. — Шульгин быстро поздоровался с финном и мгновенно переключился на меня.
Он подошел ближе, а затем уселся в кресло, стоявшее напротив дивана, который заняли мы с Куусари. Смотрел Василий Витальевич внимательно, но как-то настороженно. Впрочем, я даже знаю, почему.
В отличие от Куусари, он прекрасно знает, с Родины далеко не всегда хорошие новости прилетают. А уж люди, тем более.
Шипко говорил, к Шульгину пытались подобраться, но безуспешно. Однако, в отличие от всех предыдущих попыток, моя точно должна увенчаться успехом. Я, так сказать, имею крайне убедительные аргументы. Вернее, один аргумент.
— У меня для вас есть информация, привезенная с Родины. — С места в карьер начал я.
Присутствия Куусари не боялся и не стеснялся. Все равно он не поймёт, о чем идёт речь. А сам Шульгин не рискнет поднимать бучу.
— Как интересно. Слушаю очень внимательно. — Василий Витальевич склонил голову к плечу, рассматривая меня цепким взглядом.
— Ляля чувствует себя хорошо. Он сыт, одет и обут. За ним отлично присматривают. И вот еще… Он просил передать…
Я расстегнул воротник рубашки, а затем стянул с шеи веревочку, на которой висел маленький серебряный крестик ручной работы. Нацепил его еще в карельских лесах. Естественно, мои вещи финны обыскали, это было ожидаемо. А вот крестик никого не удивил. Вернее, вопросы прозвучали, конечно. Типа, как же коммунист с крестом ходит. Но я сразу сказал финским пограничникам, будто очень рад снова носить семейную реликвию.
Реликвия и правда была семейной, только не моей.
— Вот… — Я протянул руку в сторону бледного Шульгина. А побледнел он, еще когда только услышал имя «Ляля»
Я, конечно, ожидал определенной реакции, это понятно. Но Василий Витальевич мои ожидания превзошел. Он стал белее снега.
Естественно, Шипко пояснил с самого начала, чем конкретно мы надавим на Шульгина.
* * *
— Ляля? Кто такая Ляля? Жена? Почему он должен ради нее согласится на сотрудничество? — Спросил я Панасыча, едва он озвучил мне фразу, которую я должен сказать Василию Витальевичу.
— Не кто такая, а кто такой. Это его сын. — Сухо ответил чекист.
— О едрить те в рыло… — Высказался я от неожиданности любимой поговоркой Панасыча. — Почему Ляля-то? Бабское имя.
— Слушай, Реутов, чего ты ко мне прилепился? Я тебе — господь бог, знать ответы на все? Ну вот величали они его Лялей. Черт их поймет, по какой логике. Сыновей вообще было трое. Старший Василид добровольцем записался в «Орденскую дружину», состоявшую в основном из учащейся молодёжи. Ну и погиб, как и все двадцать пять юношей из этой дружины, в бою со сторонниками Директории. Собственно говоря, случилось это при обороне Киева, когда их забыли поставить в известность, что гетман капитулировал и они могут покинуть позицию… Что? Что ты так смотришь?
Шипко, который начал расхаживать прямо передо мной, остановился, вопросительно подняв брови. У него, кстати, всегда срабатывала эта бесячья привычка мельтешить перед глазами, когда он рассказывал важную информацию. Разговорить спокойно не может человек.
— Очень извиняюсь… Товарищ сержант государственной безопасности, а что такое Директория? — Осторожно поинтересовался я.
Не то, чтоб это было принципиально необходимо, но я вообще не понял, сторонником чего был сын этого Шульгина. Хотя, с другой стороны, Шипко сам постоянно твердит, важна каждая мелочь. Вдруг мне эта Директория потом где-нибудь аукнется.
— Неуч! — Коротко рявкнул Панасыч. — Учитель истории получит выговор. В кратце расскажу. В результате поражения Центральных держав в Первой мировой войне Украинская держава во главе с гетманом Скоропадским лишилась своих внешних союзников — Германии и Австро-Венгрии, его положение стало шатким. В ночь на 14 ноября 1918 года бывшими деятелями Центральной рады во главе с Владимиром Винниченко была образована Директория Украинской Народной Республики, начавшая вооружённую борьбу за власть. Выступив из Белой Церкви 14 декабря войска Директории захватили столицу и свергли власть гетмана Скоропадского, бежавшего из страны. Теперь ясно?
— Да. — Кивнул я, хотя вопросики ещё остались.
На уроках истории в секретной школе тема того, что происходило после 1917 года, конечно, освещалась, но в большей мере была посвящена Владимиру Ильичу и его соратникам. Смысл сводился к следующему. Врангель, Колчак, Кутепов и остальные — сволочи. Большевики — молодцы. Поэтому всякие детали про какие-то Директории нам не рассказывали. Однако я решил не нервировать Панасыча. По большому счету, и правда, не об этом речь.
— Так… Младший сын Дмитрий… Сейчас находится во Франции. Член НТС, поддерживает фашистский режим, считает его реальной возможностью освободить Россию… Что опять?