Курсанты. Путь к звёздам

Маркер Женя

В первый понедельник июля, за месяц до очередного каникулярного отпуска в ЛВВПУ ПВО ждали делегацию африканских коммунистов. Из какой страны: Анголы, Египта, Эфиопии или Сомали, – приезжают чернокожие воины, никто не знал. Все курсы, независимо от хода сессии и подготовки к экзаменам, вывели на очередную уборку территории. В казармах, учебных аудиториях, в столовой драили до блеска то, что чистили еще вчера.

«Коммунистические субботники по понедельникам – наш вклад в мировое пролетарское движение», «Белые работают по черному, встречая братьев по оружию!» –

это уже не заголовки боевых листков, а курсантские шутки по поводу внеплановых работ. Долго помнили курсанты реплику комдива, когда он увидел в этот день швабру, приставленную к портрету Дмитрия Менделеева, резко схватил ее с криком «Метле с учеными не место!», и переставил к бюсту Льва Толстого.

Таранов не хотел менять самоподготовку на ненавистное подметание дорожек в парке. Первая запись в его трудовой книжке до училища гласила «дворник». Он даже заработную плату получал за свою работу, работая с веником в руках. Но мести тротуары у санатория детей-инвалидов – это одно, а аллеи в училищном парке – совсем другое дело. Семен активнее, чем надо, доказывал Малешкину важность обучения в высшем учебном заведении без метлы, и распалился до того, что получил три наряда вне очереди за пререкания в строю.

В парке Таранов работал вместе с друзьями, которые утешали его, как могли.

– Твоя совесть безукоризненна, а Малешкин вспомнит однажды ночью случай с тобой и покраснеет от стыда… – Сержант Чаргейшвили был старшим в группе и спокойно организовывал труд подчиненных. Марк мел свою сторону дороги. Семен – свою. Остальные подкрашивали скамейки и стволы деревьев. Запах гашеной извести щекотал носы. Метла из ивовых прутьев мерно скребла асфальт, издавая монотонные звуки «хрррр-хррррр». Погода солнечная, березы в кудрях сережек, белые стволы деревьев выстроились, как на караул – прекрасное настроение лета у всех, кроме одного упрямого курсанта.

– Ничего он не вспомнит! – Таранов к этому времени немного остыл. По крайней мере, он понял бесперспективность своего желания остаться в классе, когда весь взвод бродит по территории, собирает сигаретные бычки, и метет парковые дорожки.

– Не ты это сказал. А Куприн Александр Иванович. – К Чарги, как все звали этого рыжего грузина, подошел Генка, прикурил папиросу, и его примеру последовали остальные, кто помнил девиз с первого года службы: «Курсант курит, служба прет».

– Ну и что, что не я? Куприн остался в прошлом веке. Сейчас другие люди и нравы.

– Люди не меняются. Меняется обстановка вокруг. – Марк всегда успевал подготовиться к семинарам быстрее друзей благодаря своей энциклопедической памяти. «Пролистал конспект, и трояк в кармане», – говорили про таких однокурсников Генка и Семен, которым времени на подготовку приходилось тратить намного больше, чем товарищу. Он встал на сторону Чарги. – Напрасно не веришь. Напрасно. Вспомнит!

– Во все времена были хорошие люди и плохие, жадные и щедрые, добрые и злые. – Чарги умел говорить сдержанно, и в его словах слышалась мудрость всего грузинского народа. Этому природному качеству товарища Таранов

по-хорошему завидовал – у самого так не получалось.

– Библия тысячу лет назад прописала все человеческие грехи… Теоретически, ничего нового уже нет, – философски заявил Пучик, лег на молодую зеленую траву, положил руки под голову, и мечтательно уставился в небо, чуть прикрытое молодыми березовыми веточками.

Споры, разговоры, даже дискуссии на природе – милое времяпрепровождение курсантов. Порой в этих неожиданных стычках они находили ответы на волнующие вопросы, иногда получали новое знание, пробовали отстаивать свою позицию словом, а не должностью или званием. Они часто не понимали, что та школа жизни и воспитания, о которой им твердят со страниц «Красной звезды» и «Коммуниста Вооруженных Сил» здесь. И часто учит она не в лекционных аудиториях, а в юношеских словесных баталиях.

– Нашел, что вспомнить. Библия! Анахронизм! Ты ее хотя бы читал? – Таранов вновь стал давить в разговоре, как будто перед ним до сих пор стоит взводный, а не друзья по батарее.

– Я – нет, – честности Генки можно было позавидовать во всем. Даже в тех случаях, когда ложь была во благо, он не врал, честно сознавался в неблаговидном проступке, и получал очередное взыскание. «Как сделать так, чтобы никто не придирался ко мне, и не задавал дурацкий вопрос: «Ты сотворил?», где у меня всегда один ответ – «я», – вздыхал он.

– Вы можете не поверить, но я Библию читал. И Евангелие. У моей тетки есть эта книга. Толстая, правда, но читать можно. – Марк спокойно говорил на темы, которые остальные чаще избегали в разговоре. Он даже сознался как-то Семену, что в отпуске носит православный крестик. Цепочки и крестики на шее, кольца на руках курсантам в училище носить категорически запрещалось. На каждом утреннем осмотре сержанты придирчиво проверяли, не нарушают ли курсанты этот запрет.

– Меня больше волнует твой «анахронизм». Ты что под ним понимаешь, пережиток какой-то? Или хронологическую неточность?

– Религия – пережиток, – Семен успокаивался, ему становился интересен спор с другом. – А Библия пестрит ошибками и неточностями. Ее люди переписывали сто раз. Наошибались там столько, мама не горюй! Как Пучик, когда твои конспекты переписывает.

– Теоретически, я переписываю все один в один. Только почерк у Дыма отвратительный.

– Неужели ты веришь, что пятьдесят лет советской власти сотворили больше, чем все христианство за почти двадцать веков? – Марк пропустил замечание Матвея мимо ушей.

– Конечно! Коммунистическая партия сделала невозможное, и дала народу не только свободу, о которой мечтали люди тысячу лет, но и новую цель – коммунизм – счастливое будущее человечества! – Таранов был убежден в правильности курса коммунистической партии. Порой вопросы такого плана считал провокационными и удивлялся противоположной позиции.

– Когда Таран переходит на лозунги, у него кончаются аргументы. Тему можно закрывать. – Генка забычковал папиросу.

– Это кто сказал? – смутился Семен.