Кузьма Алексеев
Шрифт:
Там пыхтели четыре писаря, усердно скрипели перьями, выполняя приказ полковника: написать и отправить письма в Лысково, Княгинино, Арзамас — в те уезды, что находились по соседству с злополучным селом Сеськино. В них предписывалось местной власти сообщать обо всех подозрительных сходках и недовольствах. В городе же Хвалынский объявил особое положение, похожее на военное. По территории кремля без устали маршировали солдаты, и по всей округе слышалось:
— Шагом — марш!
— Рраз — два, рраз — два …
Перед кремлем остановилась тройка гнедых. Из экипажа вывалился крепкий еще
— Куда? Нельзя! Не лезь! — Перед ним встал солдат с ружьём. Старик не отступил, напротив, пошел прямо на часового, грозно говоря:
— Князь Лыков перед тобой, пёс смердящий! Поди доложи своему хозяину, что я хочу его видеть …
В середине дня Хвалынский позвал к себе Сергея Трубецкого.
— Пока тайный совет не создан, тебе, князь, я даю особое задание. Пройдись-ка по богатым домам да послушай, о чём болтают бабы. А уж ты мастер с женщинами-то флиртовать, наслышан. Навостри уши. Мне, князь, необходимо знать о делах и мыслях здешней знати. Понимаешь?
Трубецкой был не в восторге от подобного задания. Фискалить и вынюхивать он не привык. Да что ж поделаешь, он человек военный, приказы надо выполнять. Вскоре он уже шагал по склону горы, вдоль которого вытянулась длинная улица, на которой стояли богатые дома.
— В этом каменном доме кто живет? — спросил первого попавшегося ему навстречу мужика.
Тот высморкал свой нос грязным скомканным платком и, приподняв картуз, дыхнул на Трубецкого перегаром:
— Лукерья Амосовна Семихвостова здесь проживает. Она самая богатая в городе.
Купчихе на вид лет пятьдесят. Нос приплюснутый, скулы широкие, шея в сплошных бородавках. Гостя встретила приветливо.
— Сообщили мне о вашем визите, — прохрюкала она, — рада, голубчик, познакомиться. Батюшку вашего имею честь знавать. Очень уважаем он в наших краях. И вы, князь, будете иметь успех, прежде всего — у наших барышень …
Слово за слово — поговорили о губернаторе, вспомнили Петербург, общих знакомых.
— В Петербурге где проживали? — с целью приближения дела спросил Трубецкой.
— Да на берегу Фонтанки! Бывало, выйдешь под вечер на улицу подышать свежим воздухом — светло, будто днем. А уж сколько офицеров вокруг меня вертелось, за сарафан хватали! — опять захрюкала Лукерья Амосовна. Отсмеявшись, вытерла кружевным платочком слёзы и вздохнула: — Простите уж старуху, голубчик, за глупые воспоминания. И скажите, как вам наш город показался?
— Город ваш уж больно бедный, одних нищих тысячи. Так бедно нигде в России не живут! — гнул своё штабс-капитан.
— Да ну! Нищих теперь везде полным-полно, — насупилась купчиха. — Это лентяи и пьяницы работать не хотят. А другие разве плохо живут? Возьмем Плещеева. Знаменитый купец, крепкий хозяин. Фабрику текстильную держит и пять мельниц. Князь Головин, конечно, не Строганов, да и у него, Прохора Еремеевича, карманы-то не пустые. А уж сетей-то, сетей у него сколько! В летний день всю Волгу ими перегораживает. А еще четыре гурта коров имеет. Племенных жеребцов держит. Хозяин!
— Князь Лыков нам жаловался, что привозное железо очень дорогое. Здесь никто его не плавит, — всё тянул своё Трубецкой.
— А этому бесстыжему всё
Наконец Трубецкой завел разговор о верованиях. И здесь Семихвостова поразила штабс-капитана смелостью своих суждений:
— В церковь я, конечно, хожу — по воскресеньям и по праздникам. Но особо на Бога не надеюсь. Да и Бог-то у нас чужой — греческий. Никон-то был наш, нижегородский мордвин, язычником урожденный. Ну чему он мог православных научить? Всё на греков смотрел — русскую душу всю выпотрошил.
— Ах, Лукерья Амосовна, не боитесь так при посторонних-то говорить?
— Разве вы посторонний, князь? Вы русский да истинно православный! Меня должны понять. Это дело важное…
Обескураженный и удивленный, Трубецкой простился с хозяйкой как-то неловко и торопясь ушел.
На другой день к купчихе зашел и Хвалынский. Увидев разукрашенную царскими гербами карету, слуги Семихвостовой прильнули к окнам. Как не поглядеть на такое чудо: перед ними в нетерпении пританцовывала четверка тонконогих рысаков, на козлах сидел кучер в камзоле, а сбруя сверкала и переливалась золотом. А уж сам гость-то какой — мундир в галунах, грудь в орденах!
«Женат али нет? — подумала Лукерья Амосовна, встречая гостя в зале. — Вокруг него, поди, в столице одни княгини …» Впервые в жизни она не знала, как себя вести с гостем. Как же иначе? Петербургский полковник зашел, а не полицмейстер Сергеев. Павел Петрович уже с порога крикнул бы: «Амосовна, налей-ка поскорее беленького!» Нет, этот гость умеет за женщинами ухаживать. Сначала он ручку поцеловал Лукерье Амосовне, затем петухом запел разные похвалы в её адрес. Она, конечно, говорить, как он, не могла, зато тоже не посрамила себя — такой стол собрала, язык проглотишь!
Правда, гость не сильно нажимал на еду. Ткнул три раза вилкой серебряной в кусок жареного поросенка, наливочки отведал, соленым рыжиком закусил и — хватит, устроился в кресле, положив ногу на ногу. Долго сидел молча, задумавшись, потом вдруг спросил:
— Вы, уважаемая, давно здесь живёте, порядки и народ местный знаете. А вот интересно, что о язычниках скажете?
— О ком, Родион Петрович? — удивилась купчиха.
— Да о язычниках … Клещами впились в тело народа русского — не вырвать. Как их одолеть?
— Чай, для этого у государя силы найдутся… Армия, к примеру, — вздохнула с облегчением Семихвостова и всплеснула пухлыми руками: — Не верю, что мордва против русских встала. Не ве-рю! Они, вроде нас, молятся в церквах, крещены давно.
— Да вот не все. Нашлись такие, которые своим богам молятся. Да ничего, мы их ружьями заставим от этих богов отказаться!
— Ну вот и верно, — охотно согласилась Семихвостова, — а меня, бабу неразумную, чего спрашивать?
— Так ведь деньги нужны, Лукерья Амосовна! — решил больше не темнить Хвалынский. — А денег мне на эти цели мало отпущено. Император готовится к войне с французами… опять же, Петербург обновляется, казну опустошил…