Кузьма Алексеев
Шрифт:
Потом зарядили дожди. Они принесли сырость, грязь, пронзительные ветры. А в лесу в такую погоду особенно худо. Сеськино далеко, одни непроходимые топи вокруг, овраги да проточины. Кузьма с Перегудовым, который привел своих людей сеськинцам на подмогу, пришли к единому мнению: сами за себя не постоят, никто им не поможет.
До самого утра дикий лес пугал криками филинов. Ветер наконец утих, из-за клочьев разорванных туч робко показалось солнце.
Никита Кукушкин и Адуш Кучаев верхом ехали по узенькой просеке. Мальчишкам нравились такие вылазки — в лесу сидеть скучно. Никита придержал свою старую кобылу, обратился к приятелю:
— Остановимся,
Адушу очень хотелось заглянуть в ту липовую рощицу, где на днях они собрали три корзины опят.
— Пойду, погляжу наше место. Ты тут побудь, я скоро! — Адуш развернул коня и скрылся среди деревьев.
Никита привязал свою лошадь к дереву, сел на пенек. Мысли его крутились вокруг Сеськина. Очень хотелось домой, к матери. Он вспомнил тепло печки и запах молочной лапши. На глаза навернулись слёзы. Где-то недалеко кричала цапля, иногда под ноги прыгали лягушки. Никита отбрасывал их веточкой: «Идите, идите отсюда, а то лошадь вас затопчет, глупые!» И тут тишину леса нарушил чей-то крик. Никита вскочил с пенька — сердце его от предчувствия беды затрепыхалось пойманной птицей. «Ой, Адуш! Не на медведя ли напоролся?» Вскочил на лошадь, поддал ей кнутовищем по боку. Скоро перед ним раскрылся клочок леса. Из-за деревьев виднелась широкая поляна, а на ней Адуш, живой и невредимый. Никита разозлился. Он прямо-таки закипел:
— Я думал, медведь на тебя напал, а ты …
— Тсс! Молчи! Смотри лучше! — И Адуш показал рукой влево. — Там солдаты.
Никита оцепенел. Долго стоял, онемев от страха, наконец, овладев собой, сказал:
— У них тут, похоже, привал. Наверное, ночевать будут. Тряпичные шалашики пошто им, скажи-ка?
— Надо нашим сообщить поскорее, — перебил его Адуш. — Время нечего попусту тратить.
Когда вышли, крадучись, из липовой рощи, Адуш другу сказал:
— Ты, Никита, старше меня, тебя дядя Кузьма послушает. Пусть нам ружья дадут. Рядом со взрослыми встанем. Слышь?
— Слышу, слышу, не безухий, — задумчиво ответил Никита.
От принесенной мальчишками новости лесной стан тревожно загудел. Стали судить-рядить, что им делать. И решили укрыться в каменных пещерах. Людей поделили на группы, в каждой назначили командира, выставили охрану. Ружей не всем хватило, пришлось дубины да рогатины выстругать. Верепазу помолились, верили — спасёт. Целый день ожидали появления солдат. Ночь укрыла лес темным покрывалом, даря надежду: авось солдаты пройдут мимо, не заметят их.
Кузьма не спал. Его оделевали сомнения. Сколько безвинных людей он под расстрел вывел? Имеет ли право распоряжаться чужими жизнями?
Его мысли прервал Перегудов:
— Возможно, и в самом деле Верепаз ваш поможет? — неуверенно сказал он.
— Неужели солдаты в живых людей будут стрелять? — спросил его Кузьма.
— Царь послал их сюда и, если приказал, будут стрелять, — буркнул себе под нос Перегудов.
— Послушай-ка, Роман Фомич, — после молчания Алексеев обратился к Перегудову с давно наболевшим вопросом, — хочу спросить: зачем ты богатеев убиваешь, много злости на них накопил?
Перегудов покачал головой и усмехнулся:
— Ты, Кузьма, святой человек. Думаешь, что все твои дела твой Бог переделает — и обидчиков накажет, и голодных накормит, и от лиха убережет. А я не верю в это. Потому что этого не было и не будет. Только сами люди могут помочь себе. Да, я вешаю помещиков, которые матерей молоденьких заставляют кормить грудью своих щенят! Я вешаю бургомистров, старост. Паразиты человеческие они, кровососы! Ваш управляющий, Григорий
— Правильно говоришь! — Кузьма распушил ладонью бороду, словно выбивал из неё пыль. — Но всё же страшно это. Суд один должен быть на земле — божий. Он самый справедливый.
Сашка Алексеев, брат Кузьмы, проснулся от холода на ранней зорьке. Надел свой потрёпанный зипунишко, которым укрывался, и вылез из шалаша. Медвежий овраг был залит туманом, словно жиденьким молоком. Сашка потянулся до хруста в костях и, громко зевнув, направился менять одного из дозорных, парня из отряда Перегудова. По дороге он остановился возле погасшего костра, бросил сухих веток на еще теплую золу, наклонившись, стал раздувать огонь. Из-под веток выпорхнул огонек, обнял головёшки, те зарделись, как девичьи щеки на морозе. От них вспыхнули сухие ветки, разгорелось настоящее пламя. Когда Сашка согрелся, то отправился по ложбинке к Теше-реке.
Противоположный берег был скрыт туманом, только едва угадывались очертания кустов, склонившихся к самой воде. Вдруг где-то сбоку от Сашки раздался шорох, будто кто-то наступил на сухую ветку. Зверь ли пришел на водопой, или птица какая в тумане ударилась о дерево? Сашка навострил уши. Ни шороха, ни звука. Одиноко шлепала своими волнами о берег река. И вот снова послышался шорох, сильнее прежнего. «Не к добру это», — подумал Сашка, и стал осторожно пробираться вдоль берега в сторону шорохов. Там как раз его ждал и дозорный. Окликнуть его не решился. Сашка не знал, что часовому, охранявшему их покой, уже воткнули в спину нож. Тот даже и не вскрикнул — свалился навзничь на густую траву. Но вот уже явственно Сашка услышал шаги. Он схватил ружьё. И в эту секунду в его грудь вонзился брошенный кем-то нож. Боли мужик не почувствовал, от удивления у него раскрылись широко глаза. Испуганным лосем он пустился под гору, вопя истошным голосом. Но вот ноги его подкосились, и он рухнул на землю. Последнее «ох!» слетело с губ, и они навеки сомкнулись. Руки еще долго искали что-то в траве, царапая сырую землю. Последним ощущением была её нежность и теплота. Земля ласково, по-матерински, приняла его на своё лоно.
Крик разбудил лагерь. Мужики выскакивали из шалашей и пещер, хватались за дубины. Завыли женщины и ребятишки. Лес наполнился ружейными выстрелами.
Батальон Хвалынского окружил лагерь, но отряд Перегудова не сдавался, отважно отстреливаясь. Среди солдат раздавались стоны. Небо, казалось, смешалось с землей — всё было в сплошном дыму, отовсюду несло запахом пороха.
Группа Листрата Даурова защищала краешек леса. Мужики засели на крутом склоне оврага. Если солдаты поднажмут — отступать будет некуда. Их было десятеро: сам Листрат, Вавила, Гераська и семеро русских. С ними, правда, был еще Никита, которого отец взял с большой неохотой. Ему бы находиться среди женщин, да сыночек к отцу репьём пристал.
Предлесье было открыто насквозь — ни кустика, ни деревца. Овраг виден, как на ладони.
— Перещелкают тут нас всех до одного, — запаниковал один из перегудовцев и показал рукой на пригорок. Оттуда на них человек пятнадцать верховых поглядывало. Кони под ними горячие, тонконогие, с короткими хвостами.
— Идите, идите, мы вас горяченьким свинцом угостим! — Гераська погрозил заряженным ружьём, которое, как и остальные в отряде, было куплено на деньги из лесного клада. Ружья уж больно хорошие: ложи гладкие, полированные, лаком покрыты, дулы тонкие — с вытянутую руку длиной. Да и не тяжелы.