Кузьма Алексеев
Шрифт:
Поднялся сильный шум. Собравшиеся сбились в кучки, с жаром обсуждая происходящее. Хвалынский ловил отрывки фраз и терпеливо ждал.
— Деньги — скорлупа ореховая, еще накопим …
— Людьми надо бы помочь! По два солдата на язычника, и от них, клятых, одна пыль останется …
— А вора Перегудова повесить! От него вся губерния дрожит!!!
— Да, дороговато нам это встанет! Придётся кормить-поить, одевать-обувать солдат-то …
Рядом с Хвалынским спорили Головин и Ребиндер:
— Мало дать — зазорно, много дать — накладно, — вздыхал председатель судебной палаты.
— Не стыдно
Но Ребиндер никого не боялся.
— Ничего, выверну карманы ваши, фарисеи! — поднимаясь к себе на второй этаж, бормотал под нос Хвалынский. Полтысячи целковых он проиграл в карты, а отдавать нечем. Теперь он не каялся, что приехал в Нижний: в этом захолустье жить гораздо лучше, чем в столице. А уж денег добудет обязательно.
Он уже забыл, как его недавно грозились убить …
В Лысково Хвалынский и его войско прибыли засветло. Князь Грузинский и макарьевские монахи встретили его хлебом-солью. Солдаты цыганским табором расположились на околице села. На зеленом лугу разожгли костёр, стали варить ужин. Из Волги натаскали и нагрели воды, и вскоре на вонзенных наискосок в землю жердях затрепали выстиранные портянки и мундиры. Ржали и фыркали лошади, громко разговаривали солдаты, зато село словно замерло — ни звука, как будто всем жителям отрезали языки. Закрыты ворота, занавешены окна. На улице ни души. Только стайка ребятишек вертелась возле батальонных котлов, от которых исходил вкусный запах каши.
Сергей Трубецкой и майор Калошин обошли полсела — навстречу им попался один лишь дряхлый старичок. Спросили, слыхал ли он что-нибудь о Кузьме Алексееве. Дед, кося глаза куда-то в сторону, ответил:
— На свете много народу, Кузьмов да Алексеев не счесть. Какой вам нужон — не ведаю. Окромя Лыскова я нигде не бывал. Какой с меня спрос?
— А почему двери домов на замках, куда народ подевался, это ты знаешь, дед? — обратился к нему Трубецкой.
— По миру народ пошел, куда ему больше идти? Засушливым нонче было лето, хлебушка уродилось мало …
Офицеры оставили старика и пошли к дому Грузинского, где остановился полковник Хвалынский. Но к князю их не допустили, пришлось повернуть обратно в лагерь.
— В нужде великой, погляжу я, это Лысково потонуло. Домишки, словно озябшие курицы, нахохлились, — задумчиво сказал Трубецкой. — И мой отец с матушкой из здешнего нашего имения все соки выкачивают. Отец нас сюда и послал! Вернее, пожаловался императору, что вотчину разоряют бунтовщики… А император разрешил солдат взять на их усмирение. А кого здесь усмирять? Грузинский и другие помещики людей до нитки обобрали.
Калошин в сердцах воскликнул:
— Из князей не бывает друзей, где князь, там кнут свистит да нужда гуляет. Тьфу!
Трубецкой понимал приятеля. Совсем недавно его деревенька в восемь дворов перешла за долги богатому соседу. Сергей каялся, что приехал в Нижний, что приходится участвовать в этой сомнительной операции.
Он вошел в состав карательного батальона
Тяжелые думы мешали Сергею уснуть. Он еле-еле дождался утра, оделся и вышел из палатки. С реки поднимался легкий туман. Чернели дорога да вершина горы, только купола монастырских церквей освещали предрассветное небо золотистыми бликами. «Хвалынский в генералы метит. А мне что надо от этой поездки? Славу душителя народа?» — обвинял себя Трубецкой, ходя по берегу взад-вперед. В конце концов он решил, что сегодня же уедет в Петербург.
Хвалынский удерживать его не стал, сказал, что ломать судьбу молодого князя не имеет права. Полковник прекрасно знал: Куракин, министр внутренних дел, под чьей властной рукой он сам находится, Трубецким приходится близким родственником. Родион Петрович об одном лишь думал: как выполнить императорский приказ. Конечно, прав молодой Трубецкой, лучше быть подальше от этой не делающей чести миссии — душить народ. Но кому-то в государстве надо делать и черную работу! Что ж, он, Родион Хвалынский, честно исполнит свой воинский долг, возьмет грех на душу, раз того требует государь…
Восток уже заалел, когда в Медвежий овраг заявились двое конных. Под дремлющими древними соснами полыхали костры. Один из всадников громко крикнул:
— Ей! Хватит дрыхнуть! Мы вернулись …
Это были неразлучные друзья: Гераська с Вавилой. В Нижний их посылал Кузьма Алексеев «прощупать врага». По пути они к лесной ворожейке бабке Таисье наведывались. Старушка перевязала раненое плечо Вавилы, обработав его какой-то настойкой, и сказала, что до свадьбы заживет.
Медвежий овраг был весь в шалашах. У одного из них мужчины привязали своих коней. Из шалаша выбрался бородатый детина, в котором сейчас трудно было узнать Кузьму Алексеева.
— Недобрые вести мы принесли, дядя Кузьма, — повесил голову Гераська.
— Вернулись живы-здоровы, и то хорошо! — сказал в ответ Алексеев и, подойдя к бочке с дождевой водой, стал умываться. Гераська принялся рассказывать, что с ними случилось в Нижнем. Услышанное, судя по выражению лица, смутило бородача.
— Я же велел: только поглядеть! Зачем совались? — после недолгого молчания покачал головой Кузьма. — Из Петербурга солдат зря не пришлют. Теперь жди большой драки! Ну что, парни, выручать себя будем? Перегудов воевать предлагает.
— А где Роман Фомич? — спросил Вавила.
— За подмогой поехал. У него в Мурашкинском лесу свои люди прячутся. Тридцать всадников там — огромная сила. И ружья у них имеются… — Алексеев помолчал, потом, вздохнув, добавил: — Выходит, царь-государь решил в собственный народ стрелять! Ну, ничего, поможет нам Мельседей Верепаз — не пропадём. — Кузьма понял руки к небу, в ответ зашумели верхушки сосен, тронутые налетевшим ветерком, да беличьим рыжим хвостом блеснули первые лучи солнца. И слышно было лишь, как хрупали травой лошади, привязанные к соснам…