Кузнецкий мост (1-3 части)
Шрифт:
Было ясно: если суждено быть второму фронту, то все произойдет в предстоящие сутки, не столько за круглым столом конференции, сколько за пределами его. По крайней мере, в этом был смысл паузы, которая устанавливалась… Если эти прогнозы верны, то следующее заседание может быть много короче.
78
— Вот эти посольские… затворники! — сказал Бардин другу, когда, воспользовавшись свободным часом, они покинули белый особняк, намереваясь совершить прогулку по городу. — Рядом большой город, но ты
Поздно вечером Бардин услышал под окном голос друга:
— Одевайся, да попроворнее… Впрочем, можешь накинуть плащик.
— А ты небось при галстуке, Сергей?
Бекетов засмеялся: не упустил возможности Бардин напомнить ему о галстуке.
— Ну, одевайся, одевайся.
Бардин, разумеется, галстука надевать не стал — солнце давно село, но зной не торопился уйти из Тегерана.
— Господи, где ты отыскал этакую «Антилопу»? — спросил Бардин, заметив у подъезда машину. — Это что же… «форд-меркурий» или «фиат»?
— Всего-навсего старик «мерседес». Садись… посольские должны ездить в лимузинах, — улыбнулся Бекетов. — Можно было бы и пешком дойти, да в автомобиле как-то удобнее.
По неширокой улице, обсаженной акациями и серебристым тополем, они стали удаляться от посольства.
— Да объясни мне, бога ради, куда ты меня везешь? — взмолился Бардин, но Сергей Петрович сказал только:
— Потерпи…
Точно чадра пала на персидскую столицу — темно. Высокие платаны сомкнулись с черным небом. В арыках, выхваченная фарами, поблескивала вода, да в глубине садов, железная листва которых не хочет опадать, подсвеченные незримым огнем, голубеют стены особняков.
— Кажется… вот здесь, — Бекетов вышел. — Да, здесь.
Наверно, это сообщили Егору Ивановичу даже не слова, произнесенные Бекетовым, а сам голос, волнение, прорвавшееся наружу: предстояло увидеть значительное.
— Погоди, да не Грибоедов ли?
— Грибоедов.
Вот куда привез Бекетов друга в эту ноябрьскую ночь 1943 года. Была ночь, непроницаемая, непроглядная, сколько ни всматривайся, ничего не видно. Все можно было только вообразить: здесь это было… И казалось, что одного этого достаточно, чтобы вот так остановиться посреди тегеранской ночи и пережить…
И два человека недвижимо стояли в ночи, доверив себя тишине и воображению, которое было жестоко с ними. Воображение… Оно выхватило из ночи тот далекий февраль 1828 года, когда где-то вот здесь ревущая толпа уперлась в деревянные ворота и, взломав их, бросилась к посольскому дому. Безумие толпы не имело предела — тело посла едва удалось опознать.
— Погоди, Сергей, но что тут осталось от той поры?.. — спросил Егор Иванович. — Не эта ли мечеть? — он обратил взгляд на темный ствол мечети, который неясно маячил в ночи.
— Да, только эта мечеть. Говорят, русских из посольства поволокли туда. Возможно, уже… только тела их…
Они пошли прочь — мечеть будто вздрогнула в ночи и канула в ее черной воде.
— Говорят, что толпой нельзя управлять издали, она должна видеть
— Ты полагаешь, что главный убийца был в толпе? — спросил Сергей Петрович — он следил за мыслью Егора.
— А ты полагаешь: не был?
— Тот, кто убил, очевидно, был в толпе, но тот, кто направлял руку убийцы… был далеко.
— Значит, толпой можно управлять издали, — сказал Бардин и, нащупав во тьме острый локоть Бекетова, сжал его. — Признаться, я не думал, что послы могут убивать друг друга…
Они возвращались в посольство. Казалось, кроме дремучей тьмы тегеранской, ничего не увидели друзья в ночи, а что-то добралось до самого дна их душ. Ведомо ли Черчиллю, что в двух шагах отсюда есть место, которое вот уже сто пятнадцать лет Россия отождествляет со смертью одного из самых великих своих сыновей, — со смертью, к которой, как утверждает бесстрастная хроника, коварный Альбион имеет самое прямое касательство?..
Бардин спрашивал себя: каков будет Сталин на обеде, который советский премьер устраивал для Черчилля и Рузвельта, после всего, что было сказано за столом переговоров?
Но то, что произошло за обеденным столом, должно было немало озадачить тех, кто знал Сталина. Точно инцидента и не было — все шло как по маслу… Как велит традиция светского обеда, поводом к беседе явилось вино, предложенное гостям… Президенту по вкусу пришлось грузинское сухое вино, а английскому премьеру коньяк. Рузвельт сказал, что хорошо было бы высадить некоторые сорта кавказского винограда в Калифорнии, что воодушевило Сталина и вызвало монолог о виноградной лозе…
Но любопытно, с какой готовностью президент и его британский коллега обратились к этой теме! Нет, не потому, что они мигом забыли инцидент, происшедший в зале переговоров, а именно потому, что они этот инцидент помнили. Можно сказать, лоза явилась той соломинкой, за которую пытались ухватиться два почтенных мужа, ну, если не тонущие, то в какой-то мере терпящие бедствие, при этом соломинку эту бросили им в воду русские… Да, высадить лозу и, чем черт не шутит, вызвать к жизни американскую разновидность кавказских вин, хотя кахетинские земли не перенесешь за океан. Нет, в самом деле, как заставишь такую лозу расти на калифорнийских почвах? Казалось, не было темы увлекательнее для Рузвельта, как, впрочем, и для Черчилля, чем виноградарство, хотя в подтексте было все то же: «Идемте, нам здесь делать нечего…»
А потом разговор перешел на секреты грузинской кухни, и самозабвенно заскрипели перья американцев, записывая для президента рецепты.
Когда на каждое новое блюдо гости могли отозваться только восхищенным молчанием, внесли трехметрового лосося… Лосось был так упруго-могуч, полон жира и мяса, так чутко поводил хвостом при каждом движении тех, кто нес его на блюде, что окажись рядом море, он бы свился кольцом и, мгновенно выпрямившись и набравшись прыгучей силы, устремился бы в воду… У гостей вырвался рев восторга… Они были так ошеломлены, что утратили не только слова, но и силы.