Кузнецкий мост (1-3 части)
Шрифт:
Тарле вел рассказ, все еще не отрывая глаз от окна, хотя оно обросло льдом и снегом… Но если отогреть глазок, то увидишь Кузнецкий достопамятного февраля сорок четвертого года. Кажется, что ниточка истории не оборвалась и по Кузнецкому мосту идут те же, кто поверг в смятение Наполеона и его армию, названную историей «великой»…
Как это бывало и прежде, корреспонденты стекались в отдел печати к одиннадцати вечера. На подходах к этому часу их «форды», «фиаты» и «оппельки», нет, не широкобедрые лимузины, неторопливо осанистые, заметно стесненные
Вот это ощущение тишины преодолеть не просто — корреспондент покидает машину и стоит посреди площади, ожидая, когда это же сделает его товарищ, прибывший несколько позже.
До одиннадцати осталось минут десять, и можно наговориться вдоволь, хотя погода не очень способствует беседе под открытым небом — идет снег, мокрый, оттепельный.
— Судя по всему, русские перебросили на правый берег Днепра достаточно танков…
— В каком смысле «достаточно»?.. Чтобы обойти этот степной форпост за Полтавой?
— Вы слушали немцев? Вечернюю передачу?
Пауза. Где-то на Кузнецком идет машина. Она идет под гору, без мотора.
— Вечернюю. Немцы говорят, что на помощь осажденным пришел Манштейн.
Человек не удержал смеха.
— Как под Сталинградом?
— Как под Сталинградом… И вновь пауза.
— А русские? Верны себе?..
Человек обернулся: как ни темна ночь, виден бронзовый Боровский. Он, конечно, бронзовый, а все-таки страшновато: может и услышать.
— Молчат.
Машина, что скатывается по Кузнецкому под гору прочь от Наркоминдела, еще слышна.
— Я бы на их месте не молчал.
— Скажи им об этом, они сделают наоборот.
Подходит новая машина, потом еще и еще.
Верный признак — скоро одиннадцать.
— Хелло, это ты, Алик?
Сейчас посреди площади уже стоят пятеро.
— Немцы сообщили, что Сталинград на Днепре не удался.
Площадь пустеет. Если затаить дыхание, то слышен бой кремлевских часов. Бьют одиннадцать. Их удары доносятся и сюда…
Грошев держал телефонную трубку, однообразно покачивая головой, — звонил нарком.
— Да, да, внимание корреспондентов приковано к правому берегу. — Такое впечатление, что нарком был где-то рядом, иначе зачем же качать головой. — Да, да…
Из этих односложных «да» решительно нельзя было понять, о чем идет речь.
— Разрешите мне подумать, — сказал Грошев и осторожно положил трубку — он и прежде, как помнит Тамбиев, любил заканчивать разговор с наркомом этой фразой. — Не уходите, Николай Маркович, — заметил Грошев и медленно пошел по кабинету, ватные плечи его пиджака приподнялись, выражая озабоченность.
— Не о Корсуни ли речь? — спросил Тамбиев. Час назад корреспондентам была передана сводка Информбюро — вокруг немецких войск под Корсунью сомкнулось кольцо.
— О Корсуни.
— Но тогда к чему такая… хмарь?.. Сводка хорошая. Последнее слово Тамбиева настигло Грошева, когда он был у дальнего окна.
— К
— «По их данным»… А по нашим?
— Нарком полагает, что есть необходимость в свидетельстве очевидца или… очевидцев.
— Экспедиция в Корсунь?
— Если хотите.
Все ясно, полет в Корсунь. Видимо, не простой полет. Нет, не только потому, что следует сшибить нечто такое, что соорудили в этой своей вечерней сводке немцы… Не только. И еще вопрос, не последний: надо долететь до Корсуни. Кстати, Грошев сейчас говорит об этом. С кем? С каким-то авиационным чином на Пироговке.
— Плохо, — вздыхает Грошев, не отнимая телефонной трубки от уха. — Это тот самый случай, когда время работает не на нас, — пробует острить он, однако острота эта явно не улучшает ему настроения. — Я понимаю, пурга… Но есть средства против нее?.. Что?.. — Он смотрит на Тамбиева, улыбается. Этот авиационный чин с Пироговки сказал Грошеву что-то такое, что совершило чудо: шеф наркоминдельского отдела печати улыбнулся. — Военные предлагают эскадрилью «У-2», — бодро произносит Грошев, быстро положив трубку. — Иначе февральскую мешанину не победишь, — добавляет он и, приподнявшись, обращает взгляд к окну, но снег облепил стекло надежно, оно непроницаемо.
На «У-2» через пургу, думает Тамбиев, такого еще не бывало.
— Значит, вместе с вами летит… корреспондент, один! — Грошев поднимает указательный палец, на всякий случай, чтобы все было ясно — летит один корреспондент. — Кто будет этот счастливчик? Как вы полагаете, Николай Маркович?.. Только условие: Галуа исключается. С него достаточно и Ленинграда.
— Важно, чтобы свидетельство его было авторитетно…
— Именно — авторитетно… Баркер? Как вы?
— Вы полагаете, что имя Баркера не вызовет протеста?
— Клин?
— Хотя бы и Клин…
— Решится протестовать?
— Через тридцать минут, как только станет известно о поездке Баркера.
Грошев вытягивает руку, глядя на часы.
— Вылет в шесть тридцать…
Не щедр Грошев — он хочет, чтобы «У-2» вылетели в Корсунь с рассветом.
— Сегодня двадцать второе? Через три дня первая корреспонденция Баркера должна быть передана в Москву. — Грошев задумался, ноздри его грозно вздулись — фантазия уже повлекла его на ратные корсуньские поля. — «Я передаю эту корреспонденцию с места великой битвы на Днепре. Я видел поле боя, я говорил с участниками битвы, русскими и немцами, я свидетельствую…» — он замолчал, обратив взгляд на Тамбиева. — Теперь вы понимаете, Николай Маркович, что требуется от вас?
— Но ведь Баркер может и не захотеть написать: «…я свидетельствую…»
— Может, разумеется, — согласился Грошев, согласился почти радостно. — Но это уже зависит от вас… напишет он так или нет…
— От меня даже больше, чем от него? — вопросил Тамбиев не без озорства.
— Смею думать, что от вас зависит немало, Николай Маркович… — произнес Грошев и печально взглянул на Тамбиева.
— Благодарю.
Грошев внимательно посмотрел на аппарат справа, посмотрел не без тревожного интереса.