Кузнецкий мост (1-3 части)
Шрифт:
— Нет, разумеется… — ответил Багрич лаконично, очевидно полагая, что более пространный ответ сразу сделал бы его союзником Хейма, что было бы, наверно, не совсем тактично по отношению к хозяину.
— А если быть точным? — спросил Хор тут же, он понимал, что Багрич сможет ответить на этот вопрос лишь в том случае, если его задаст Хор. — Нет, нет, прошу вас, если быть точным?..
Багрич ухватил рукава саржевой гимнастерки у локтя, сдвинул их, оголив запястья, щедро усыпанные волосами, такими же сизо-черными, как борода полковника.
— Мой отец
— Дипломат, дипломат… русский полковник! — воскликнул Хейм и, обратившись к другу, произнес: — Они тебя щадят, Хор!.. Ты понял, щадят…
— В каком смысле? — в очередной раз рассмеялся Хор. То ли у него было хорошо на душе, то ли смешинка щекотала горло. — Ну, ну… говори, в каком смысле?..
— Ты думаешь, что русским… отшибло память?
— Не понимаю тебя!
— Ну, они же помнят, что ты говорил о них осенью сорок первого… — вымолвил Хейм все с той же бравадой. — Ведь им же надо понять, что произошло с тобой в эти два года и произошло ли, а?
Рука Хора, только что с уверенной быстротой наполнявшая бокалы, замерла над бокалом Хейма. Хор поставил бутылку, бокал друга остался пустым.
— В этот раз по винтовой лестнице полетит не мой бедный стол, а ты, Хейм… Понял? — произнес Хор без улыбки.
— Но согласись, что им еще надо понять, что произошло с тобой в эти два года и какой выбор ты сделал, — произнес Хейм и, взяв бутылку, наполнил свой бокал сам. — Согласись, что для них это почти загадка.
— Им достаточно взглянуть на тебя, чтобы все понять… — парировал Хор со свойственной ему стремительностью. — С таким другом у меня не могло быть иного выбора…
— Браво!.. За твое здоровье, Хор!..
В десятом часу они встали из-за стола и пошли по парку. Хейм с Багричем, Хор с Бекетовым. Где-то в темени парка точно роились сонные птицы. Было слышно, как они срывались с ветвей, слепо барахтаясь в листве, потом присмирели, изредка и тревожно попискивая. Дождь стих, но небо все еще было укрыто облаками. В их разрывах, точно озерная просинь, глянуло чистое небо. Как это было на пути в Брайтон, гул объял небо, но теперь в воздухе был не один самолет, а несколько.
— Мне хотелось повидать вас, чтобы сообщить следующее, — произнес Хор, замедлив шаг и дав возможность идущим впереди скрыться из виду. — Дело идет к тому, что еще в июне наша армия высадится на континенте. Весьма возможно, что я буду прикомандирован к соединению, которым командует… — он указал глазами в перспективу дорожки, куда ушел Хейм. — Если вас может увлечь картина предстоящей битвы, вас и… — он вновь кивнул в темень парка, в этот раз его кивок относился к Багричу, — можете считать, что британская сторона вас приглашает посетить европейский театр. Будь такое приглашение вам послано, как бы вы к нему отнеслись?
Аллея сузилась, листва нависла над ними, затенив небо. На какой-то миг Хор исчез из виду, были слышны только
— Пока могу сказать только о себе: благодарю, готов… — произнес Бекетов, так и не рассмотрев во тьме Хора.
Они собрались в обратный путь часу в одиннадцатом. С наступлением ночи столпотворение на дороге не умерилось, а возросло. Двинулись в объезд. Дорога непредвиденно удлинилась, но это их устраивало: разговор, который они загадали, требовал разгона, а следовательно, времени.
— Как я понимаю, человек, сколько бы он ни жил на свете, все время в пути, — начал этот свой разгон Бекетов, когда машина, взяв резко влево и отсчитав по приморскому шоссе два десятка километров, стала выбираться на магистраль, стремившуюся в Лондон. — Когда я говорю «в пути», то полагаю, что в человеке многое не окончательно, если даже он хочет показать, что все в нем уже отлилось и окаменело. Смею думать, что дипломат, полагающий, что в природе есть люди, которым чужды сомнения, плохой психолог, а дипломат не имеет права быть плохим психологом, это первосуть его профессии…
— Храбрый психолог, да? — засмеялся Багрич, он понял, в чей огород намерен был бросить камень Бекетов. Ну, разумеется, Сергей Петрович имел в виду более чем бдительного Багрича, который охранял свой покой, не столько действуя, сколько отстраняясь от действия.
— Ну, что ж… известное мужество красит и дипломата, — парировал Бекетов.
— Перспектива встречи с кливденцем… может меня насторожить? — вопросил Багрич и вновь засмеялся, прося пощады. — Согласитесь, Сергей Петрович, на кой черт мне, старику, иметь дело с человеком, который только и жаждет пронзить меня холодной сталью?.. Наивно думать, что я обойду его на повороте. Поверьте, он не глупее нас с вами, да и не самонадеянно ли это? И не так-то просто его обойти…
— Поэтому… от греха подалее? — спросил Сергей Петрович, ему показалось, что он нашел нужные слова.
— Ну, что ж… без крайней нужды, пожалуй, можно принять и эту формулу: от греха подалее, Сергей Петрович.
— Тогда что есть тезис активной дипломатии, дипломатии действенной, если… от греха подалее?
— Что есть тезис активной дипломатии? А вот что: осмотрительность, осмотрительность и еще раз осмотрительность, Сергей Петрович.
Бекетов вздохнул: Багрич защищался, надо отдать ему должное, упорно.
— Осмотрительность — великое качество, но когда она не превращается в самоцель, полковник. Осмотрительность — достоинство, но только в том случае, если она деятельна. Во всех иных случаях она лишь панцирь, защищающий бездеятельность… Кстати, Чичерина не страшили никакие условности, и, если требовали интересы дела, он шел в берлогу к зверю…
— А это уж голословно, Сергей Петрович… — подал голос Багрич, ему казалось, что Бекетову дается спор, когда он касается общих истин — непросто эти истины подкрепить доказательствами предметными, на доказательствах можно и споткнуться. — Значит, в берлогу к зверю?