Кузнецкий мост (1-3 части)
Шрифт:
Но все это произошло позже, быть может, даже много позже, а сейчас была новогодняя ночь — до вожделенных двенадцати оставалось не более получаса, и последние машины покидали площадь у памятника Воровскому. Точно по команде, отпрянули и рассыпались малолитражки, только что заполнявшие пятачок у памятника, и медленно, задерживаясь на поворотах, отчалил от главного подъезда большой наркомовский лимузин…
Галуа попросил Бардина принять его. Француз явился в дохе, подбитой мехом, никогда прежде Егор Иванович не видел своего гостя в этаком виде.
— Хорош…
— А тулуп с барского плеча? — вопросил Бардин, все еще оглядывая странное одеяние Галуа. Только сейчас Егор Иванович рассмотрел, что доха, которую француз ради красного словца окрестил тулупом, не нова.
— С барского, как и надлежит быть Гриневской шубке, — он продолжал упорно сравнивать себя с героем пушкинской повести — завидная возможность явить знание русской словесности. — Друзья американцы одарили, но я не возьму… Вот переборю зиму московскую и верну!..
Точно на невидимой оси, он продолжал вращаться, похваляясь дареной дохой.
— Хорош тулупчик заячий?
— Хорош.
Без особой охоты Галуа сел, посмотрел на Бардина — пришло время коснуться и сути.
— Егор Иванович, как подсказывает мне чутье, дело идет к новой встрече трех… Подсказывает безошибочно, так?
— Коли оно безошибочно, есть ли необходимость в вопросе? — не удержал улыбку Бардин.
— Мои друзья, приехавшие из Америки, сообщили мне, что Рузвельта на Американском континенте нет, как нет на Английских островах и Черчилля…
— Но Сталин в Кремле… — все так же смеясь, заметил Бардин. — Вчера наши подтвердили это.
— Так оно и должно быть: если конференция произойдет в России или поблизости от русских пределов, Черчиллю и тем более Рузвельту надо отчалить раньше… К тому же…
— Да?
— К тому же англичанин и американец, как это было прежде, могут предварить конференцию трех конференцией двух… Короче, я не требую от вас подтверждений, которые сегодня праздны, я прошу об ином… Если такая встреча возникнет — я говорю о встрече трех, — мог бы я просить о милости быть аккредитованным?..
— Вам необходим мой ответ?
— Нет, не надо… я понимаю, что наш диалог принадлежит к той категории дипломатического диалога, когда вопросы задаю я и отвечаю на эти вопросы тоже я…
— А мои обязанности сведены к тому, чтобы слушать, как вы разговариваете сами с собой? — улыбнулся Бардин.
— Да, пожалуй, и… это не так нелепо, как может показаться на первый взгляд…
Он поднялся и пошел к книжному шкафу и, опустившись на корточки, вдруг стал рассматривать дверцу.
— Погодите, да что вы там увидели, откройтесь! — наконец произнес Бардин — француз немало заинтриговал Егора Ивановича.
Галуа вздохнул.
— Точно такой шкаф был в родительском доме на Моховой…
Но Галуа не суждено было побывать на конференции. Не столь уж много вопросов главы трех государств оговорили до конференции, но этот был оговорен: корреспондентов не аккредитовать. Очевидно, тайна, сопутствующая новой конференции, имела новое качество.
53
Самолет,
У Хомутова, с которым Бардин прибыл в Саки, разболелась старая рана, и те три с половиной часа, пока самолет добирался из Москвы до крымской земли, он не сомкнул глаз. Осколок мины, разворотивший бедро, видно, задел и кость — к непогоде левая нога ныла. Друзья утверждали, что по походке Хомутова и его характерному прихрамыванию внимательный глаз может определить погоду на завтра. «Я себя знаю, кроху синего неба и капельку тепла — это все, что мне надо», — говорил Хомутов, освобождая на неширокой снежной тропе, ведущей к аэродромному общежитию, место для Егора Ивановича. «Синего неба пока не обещаю, а тепла добуду», — говорил Бардин, привалившись всей массой доброго тела к хомутовскому плечу. И в самом деле, Бардин выхлопотал для товарища скромное прибежище в аэродромном общежитии летчиков, напоил чаем погорячее и уложил спать, надеясь часа через два, не прервав драгоценного хомутовского сна, уехать на аэродром.
Но Бардин не рассчитал: Хомутов спал ровно столько, сколько оставалось до встречи. Короче, когда самолет с Черчиллем возник в рассветной дымке февральского утра, они были на аэродроме вместе. А утро оказалось и в самом деле февральским: с низким небом, которое едва ли не касалось лежащего на земле снега, с заметью.
— По слухам, вчера тут погода была много лучше, — сказал Хомутов, поднимая меховой воротник — в зимней наркоминдельской шинели было немногим теплей, чем в летней, но воротник был хорош даже для этой погоды. — Если бы прилетели вчера, риск был бы меньшим…
— Вчера они не могли прилететь, — отозвался Бардин. — Репетиция требует времени…
— Репетиция? — переспросил Хомутов и зябко подвигал плечами — начала пробирать утренняя изморозь. — Репетиция на Мальте?..
— На Мальте, — согласился Бардин. Транспортные самолеты, которые аэродром принимал всю ночь, шли с Мальты, как, впрочем, и машина, что сейчас коснулась колесами взлетного поля. — Репетиция на Мальте.
— Все-таки они одним миром мазаны! — воскликнул Хомутов и, выпростав из перчатки руку, коснулся щек, вначале одной, потом другой. От недосыпания лицо покрылось гусиной кожей.
— «Они»? Это как же понять? — попытался уточнить Бардин.
— Они! — повторил Хомутов.
— Ну что ж… у нас будет возможность проверить и это сомнение, — заметил Бардин уклончиво. — По-моему, самолет взял правее, вон куда порулил!..
— На мой взгляд, в нынешней обстановке только Рузвельт и способен дать понять Черчиллю, что тот пошел дальше, чем ему могут позволить союзники… — произнес Хомутов, не отрывая взгляда от самолета, который сейчас был уже хорошо виден. Хомутов будто адресовал свои слова прямо британскому премьеру. — Только Рузвельт…