Кузнецов. Опальный адмирал
Шрифт:
— Почему одно? — улыбнулся Кузнецов. — Ты дважды Герой Советского Союза, так что на каждую звезду — по орудию!
— Эх, жаль, что я не трижды Герой! — посетовал Папанин. Он улыбнулся, усы его задергались. — Чует мое сердце — немцы Арктику в покое не оставят, особенно теперь, когда союзники обещают нам помощь морским путем.
Кузнецов сказал Папанину, что принято решение о сформировании Беломорской военной флотилии, она-то и поможет арктическим судам.
— Это было бы то что надо! — обрадовался Папанин.
(Беломорская военная
— У меня есть еще одна просьба, Герасимыч, — вновь заговорил Папанин. — Прикажи адмиралу Головко вывести ледоколы «Ленина и «Сталин» в Карское море, они все еще находятся в Мурманске. А то как бы их не утопили «юнкерсы». Они с каждым днем все ожесточеннее бомбят город.
Нарком тут же позвонил Головко. Оказывается, ледоколы задержались в Мурманске из-за сильных штормов на Баренцевом море, через день-два они выйдут на трассу. Их, как и приказал нарком, хорошо вооружили. В сопровождение ледоколов пойдут эсминцы «Куйбышев» и «Урицкий».
— Опять вам нажаловался Папанин, — сетовал Головко. — Его звонки отвлекают вас от важных дел, да и меня тоже. Иван Дмитриевич думает, что мы тут сидим в кабинетах, а в море и нос не кажем. А мы сутками не спим. Сейчас вот флот из Архангельска, Мезени, Онеги и с Кольского полуострова перебрасывает в Кемь части восемьдесят восьмой стрелковой дивизии. Около восьми тысяч человек! Орудия, автомашины, танки. Только лошадей более двух тысяч! В конвоировании участвуют эсминцы, сторожевые корабли…
Папанин слышал разговор, и когда Головко заявил, что его звонки «отвлекают от важных дел», Иван Дмитриевич покраснел. Потом, поняв, что разговор наркома идет к концу, попросил у него трубку.
— Арсений Григорьевич, это я, Папанин! — прокричал он. — Спасибо тебе, голубчик, за все, что делаешь для Арктики! Я не стану отвлекать тебя своими звонками, дружище, но если по вине флота погибнет хоть одно судно, буду докладывать Хозяину. Ты понял?..
Проводив Папанина, Николай Герасимович поспешил в Генштаб. Маршал Шапошников как раз говорил по телефону с командующим войсками Резервного фронта генералом армии Жуковым.
Кузнецов попятился было назад, но Борис Михайлович кивнул ему на стул.
— Да, Георгий Константинович, Верховный разрешил отвести часть войск правого крыла Юго-Западного фронта на восточный берег Днепра, — басил в трубку маршал. — Что?.. Да нет же, киевская группировка наших войск остается и будет оборонять подступы к Киеву. Ставка приказала главкому Буденному удерживать город до последней возможности…
Переговорив, Шапошников взглянул на наркома ВМФ.
— Что-то назревает в районе Киева. — Он посмотрел на бумаги, нашел среди них нужный листок и протянул его Кузнецову. — Прочтите, голубчик, сей документ и скажите, что можете сделать.
Нарком внутренних дел Берия обращался с просьбой в ГКО усилить охрану Колымы со стороны Охотского моря: на Колыме, на территории Дальстроя,
— Ну вот, теперь еще флоту защищать и контрреволюционеров на Колыме, — выругался Николай Герасимович, возвращая Шапошникову документ. — На флоте и так не хватает кораблей.
— Не вздумайте сказать это Верховному, иначе вам крепко достанется. — Шапошников откашлялся. — Врачи запретили мне курить, а я никак не могу бросить.
У Кузнецова были доверительные отношения с маршалом Шапошниковым и начались они с лета 1939 года, когда Николая Герасимовича назначили наркомом ВМФ. Тогда Борис Михайлович встретил его приветливо, ибо считал, что у руля военного флота встал талантливый военачальник. С тех пор, где бы нарком ни встречался с Шапошниковым — в дни работы военных миссий СССР, Англии и Франции в августе 1939 года или во время войны с белофиннами, на совещаниях в Генштабе или на даче (их дачи были рядом), Кузнецов испытывал дружескую поддержку с его стороны.
— Вот что, голубчик, — сказал сейчас Борис Михайлович, выслушав мнение наркома. — Идите-ка к себе и подумайте вместе с помощниками, как нам укрепить Охотское побережье. Мы же с вами не знаем замыслов япошек, а вдруг они пойдут на нас войной?..
«Мудрый маршал, что и говорить», — подумал Кузнецов, уходя к себе.
— Что нового из Ленинграда? — спросил нарком адмирала Алафузова, который появился в кабинете с папкой донесений.
— Есть кое-что… — Алафузов вручил Кузнецову листок.
Трибуц и член Военного совета Смирнов сообщали о невозможности перевести подводные лодки на Северный флот каналом, поэтому Военный совет флота распорядился начать их подготовку для форсирования проливов и перехода в Полярный.
Кузнецов, прочитав депешу, вернул ее Алафузову, заметив, что Ставка одобрит переброску подводных лодок на Северный флот.
— Сколько их там — восемь?
— Как и было решено. — Алафузов улыбнулся. — Вот уж кто-кто, а Арсений Григорьевич обрадуется!
— Проработайте в Главморштабе все детали этой операции, — сказал Николай Герасимович. — И еще, Владимир Антонович, Ставка потребовала выделить на оборону Питера новые отряды моряков. Трибуцу я отдал такое распоряжение, но он что-то молчит. Запросите его.
Но запрашивать не пришлось — на другой день Трибуц донес, что все корабли «активно участвуют в обороне Ленинграда, ведут огонь по врагу с якорных позиций, маневра почти нет. Это освобождает до пяти тысяч краснофлотцев, которых дополнительно можно использовать в ударных батальонах.
— «Но фронт вооружить моряков не может, — читал вслух нарком. — Всего безоружных моряков до пятнадцати тысяч. Просим срочно на самолетах доставить в Ленинград пять тысяч винтовок».
Кузнецов взглянул на Алафузова.