Кузница Тьмы
Шрифт:
– Можно воспользоваться тоннелем, - сказала Зависть, но весьма рассеянно. Она упорно не встречалась взглядом с Обидой.
– Сейчас у нас другие проблемы. Злоба, ты знаешь, о чем я.
– О чем вы?
– удивилась Обида.
– Не беспокойся. Хочешь пить, Обида? Я хочу. Зависть?
– Горло горит.
– На кухне никого. Немного сладкого летнего вина - ни о чем другом думать не могу. Хлеб лежит в животе, словно кусок воска.
– Она подняла руку, разглядывая красный рубец, след хирургического ножа.
– Мы не исцелимся, пока не наедимся и не напьемся. Вот отчего мы все время сонные. Это голод.
– Я не голодна, - сказала Обида.
–
– Так зачем ешь с нами?
– спросила Зависть.
Обида пожала плечами.
– Нужно же что-то делать.
– Может, именно пища и гниет внутри тебя.
– Лично я ничего не чувствую.
– А мы - да, - рявкнула Злоба.
– Но порция вина всё уладит.
– Ладно, ладно. Я тоже выпью.
Они двинулись к дымоходу, единственному пути на кухню. Зависть - первой, ведь она оказалась самой сильной из трех и могла протянуть руку вниз, поднимая сестер. Стены стали скользкими от постоянного лазания, карабкаться было очень опасно. Однако она все же достигла уступа, на котором была сдвижная дверца в кладовую, и широко распахнула дверцу, чтобы вылезти на кухню. Согнулась, потому что сверху была полка с кувшинами. Опустила руку вниз, через миг Злоба ухватилась и полезла по дымоходу. Каждый рывок вызывал боль в плече. Пыхтение Злобы стало громче. Сестра пролезла через отверстие, протиснулась мимо Зависти, шепнув: - Печка.
Зависть хмыкнула в знак понимания и снова опустила руку.
Ладонь Обиды была ледяной. Кожа и мясо неприятно продавились, Зависть могла ощутить каждую косточку. Ногти впились в руку. Вонь сестры накатила снизу, Зависть подавилась, с трудом не позволяя содержимому желудка подняться в рот.
Тут Злоба ухватила ее за лодыжки, потянула с полки, что помогло втащить Обиду. Через миг вся троица вскочила на ноги. Кладовую окутал полный мрак. Но темнота не была помехой зрению - один из даров отца, подозревала Зависть.
Злоба подкралась к двери и приложила ухо. Затем подняла защелку, растворив дверь.
Они вошли на кухню.
– Ближе к печи, согреемся, - предложила Зависть.
– Злоба, найди кувшинчик.
Обида пошла к печи. Ее как раз заполнили дровами, чтобы оставалась горячей к дневной готовке. Зависть подозревала, что сегодня обеда не будет; однако слуги выполнили привычные действия, и теперь железная заслонка и кирпичные бока манили своим жарким пылом.
– Ничего не чувствую, - сказала Обида, садясь подле печи.
– А холод?
Обида покачала головой. Обрывки волос полетели на пол.
– Ничего.
Злоба показалась с тяжелым глиняным кувшином. Подошла - и, на последнем шаге, взяла кувшин обеими руками, с размаху ударив им о голову Обиды.
Глина и кости треснули, смешанное с кровью вино облило тело Обиды, пол, забрызгало сестер. Попав на печь, капли зашипели, обратившись в дым. Злоба бросила ручки кувшина.
– Помоги поднять!
Зависть схватилась за руку и лодыжку сестры.
Голова Обиды сплющилась в области виска. Ухо вдавилось, походя в окружении рваной кожи и костных трещин на кровавый цветок. Глаз ставился в потолок, плача алыми слезами. Она что-то мычала. И смотрела прямо в лицо Зависти.
– Погоди!
– вскрикнула Злоба, опуская ногу Обиды и хватая заслонку. Выругалась, стягивая железо вниз; Зависть ощутила вонь горелой плоти.
– Вот гадость, - вскрикнула сестра, снова хватая лодыжку.
– Перевернем ее и головой в зев.
Зависть не могла отвести взора от единственного глаза Обиды.
– Брыкаться будет.
– И что? Если нужно,
Вместе они засунули сестру в печь. Одно усилие, и Зависть была избавлена от зрелища ужасного глаза. Изнутри печь была отделана глиной; громкое шипение сопровождало любое касание кожи, волос и крови к закругленным стенкам. Обида сопротивлялась, тянула руки, но очень слабо. Они уже начали запихивать в печь нижнюю половину. Ноги не дергались. Они были неуклюжими и тяжелыми, пальцы поджались.
– Больше никакого хлеба, - пыхтела Злоба, сгибая ногу в колене. На металлическом краю заслонки остался узор отставшей кожи.
– Придется им разбить ее на кусочки и сложить новую, - согласилась Зависть. И вставила вторую ногу в печь.
Злоба схватила ручку и захлопнула заслонку.
– Еще дров, - сказала Зависть, садясь.
– Пусть прожарится. Воняла как сама Бездна!
– Интересно, что мы сделали не так.
– Не знаю, но скажу одно.
– Что?
– Мы с тобой, Злоба. Если одна вдруг решит убить другую, то нужно, чтобы наверняка.
Злоба долго смотрела на нее. Потом ушла за грудой дров.
– Отсюда она не вылезет, правда?
– Нет. Конечно, нет.
– Потому что, - продолжала Злоба, - если вылезет, у нас будут настоящие проблемы.
– Подбрось дров прямо в зев, и растопки.
– Нет. Не хочу снова открывать дверцу, Зависть. Вдруг выскочит.
– Ладно. Хорошая мысль. Тогда накидай снизу. Побольше, побольше.
– А я чем занята! Почему бы не помочь, а не сидеть тут, давая советы как гребаная королева!
Зависть хихикнула, услышав бранное слово, и тут же виновато оглянулась. Опомнившись через миг. Пошла набирать дров.
В печи горела Обида.
Ринт помнил сестру ребенком, тощим созданием с поцарапанными коленями и пятнами пыли на лице. Казалось, она вечно на что-то карабкается - на деревья, на холмы и в расселины; а потом восседает над деревней, оглядывая горизонты или созерцая прохожих внизу. Какая ярость разражалась, когда приходило время Ринту найти ее и тащить домой ради ужина или купания! Она принималась плеваться и кусаться как дикий зверь, а когда он крепко сжимал, наконец, ее руки и поднимал над землей, с трудом шагая к дому, она стонала, как будто сама смерть пришла ее схватить.
Он терпеливо сносил ранения от отбивающегося ребенка, как подобает пусть юному, но старшему брату; он всегда замечал улыбки и жесты взрослых, когда проносил мимо них на руках сестрицу. Казалось, они забавляются и даже сочувствуют ему. Не хотелось и думать, что это реакции презрения, негодования и насмешки. Но иногда он замечал такие выражения лиц, которые порядком его озадачивали. Некоторые находят удовольствие в чужих невзгодах, словно чужие страдания уравновешивают их собственные.
И сейчас, когда на лице сестры застыло такое вот непонятное, мучительное выражение, любовь к ней вдруг накрыла Ринта, на миг захотелось увезти ее от того, что вот-вот случится. Может, это душа ее умершего ребенка ощутила риск, ужасную опасность, над ними нависшую, и кричит, и ее голосок пронизывает свист ветра, пробивает рубцы собственных его обид и страданий. Потом он оглядел товарищей. Виль, молчаливый и сгорбленный - был один молодец, которому он жаждал отдать сердце, но боялся обнажить чувства и быть отвергнутым. Тот парень работал с глиной и обнаруживал такой талант, что никому не пришло в голову осуждать отказ от воинских путей. Все восхищались его работами. Теперь он мертв, лежит зарубленный в селении.