Квартира (рассказы и повесть)
Шрифт:
Павлик с пласкивым воплем замахал на неё.
— Какое "стаккато"! Стаккато — два "к", восемь букв. И потом стаккато совсем другое: короткий, сердитый звук. Когда мама рассердится, начинает колотить по клавишам, тогда стаккато.
— Колотить?! Павлуша! Как ты можешь так говорить про маму?
Христина Афанасьевна изобразила прямо-таки огорчение, но на Павлика это нисколько не подействовало.
— Колотит! Рассердится на меня или на папу и колотит, — упрямо повторил он и ещё прибавил: — Она ещё говорит: "Вас словами не проймёшь, попробую музыкой".
Христина Афанасьевна принуждённо рассмеялась, развела руками, — дескать, что взять с этого маленького дуралея?
Сергей сделал вид, будто пытается вспомнить это каверзное слово на семь букв, обозначающее быстрое повторение музыкальных звуков, но куда там — хоть всю жизнь думай…
— Нет, слушай, спроси что-нибудь попроще, про плавную музыку, — признался он. — А ещё лучше, что-нибудь про технику.
Павлик посмотрел сочувственно, подумал, согласился.
— Хорошо, сейчас попроще. Вот! Величина, определяемая в математическом действии. Тоже семь букв, третья с конца — "м".
Сергей прищурился, с надеждой, как ученик, ожидающий подсказки, скосился на Христину Афанасьевну, стоявшую за спиной Павлика. Та испуганно замотала головой, закатила глаза, — дескать, сама ни в зуб ногой. Павлик напряжённо следил за Сергеем. Его чуть раскосые, тёмные глаза настороженно дрожали за очками, становились всё печальнее, тоскливее. Сдаться и просто сказать "не знаю" не хватало духу, отшучиваться же было нельзя, не тот случай. Сергей застонал, схватившись за щеку, но это было не смешно. Павлик опустил глаза.
— А это, — упавшим голосом сказал он, — денежная единица в Древней Руси?
Теперь уже не только Павлик" но а Христина Афанасьевна глядела на Сергея с мольбой: ну, выручи, назови денежную единицу Древней Руси, всего шесть букв, третья с конца "в". Это же так просто.
Сергей облизнул губы. Павлик, следивший за ним со страхом, вдруг всхлипнул, склонил голову, слёзы закапали на журнал. Христина Афанасьевна, с закушенной губой и устремлёнными в потолок глазами, — так она усердно пыталась вспомнить! — кашлянула с досады, обняла Павлика.
— Ну, ну, Павлуша, потерпи. Не вспоминается. На языке вертится, а на зуб не попадает. Скоро дедушка придёт, он тебе поможет.
— Да, скоро, — захныкал Павлик, — не скоро. У него лекция, а когда лекция, всегда долго.
— Мама скоро придёт. Она тебе про быстрое повторение звуков скажет. А папа — про эту самую величину. Дедушка — про денежку. — Она вдруг замерла, даже зажмурилась от внезапно озарившего её слова и, ещё не веря себе, сдерживая радость, шевелила губами, считая буквы. — Гривна! Павлик, гривна!
Павлик тотчас деловито засопел, лёг грудью на стол и с нетерпением, азартно заполнил клеточки словом "гривна". Бабушка ликовала, внук жадно шарил карандашом по вертикалям и горизонталям.
Сергей воспользовался моментом и, показав жестами Христине Афанасьевне, что ужасно торопится, но чтобы она, дескать, ни в коем случае не тревожила занятого Павлика, улизнул из кухни. "Вот пристал, очкарик!" — ругнул он мальчугана про себя и выскочил на площадку.
По дороге от профессора Сергей забежал в управление, заплатил в бухгалтерии за лак, предупредил Надюху, что достал и уже отнёс лак и чтобы она не беспокоилась. Потом они вместе получили зарплату за апрель. Надюха была рада-радёшенька: всего второй день, как начали собирать деньги, а уже вместе с обещанной Кузичевым сотней почти полтыщи! Если так пойдёт и дальше, будет просто великолепно! Сергея разбирало искушение зайти к начальнику и парторгу: авось по две-три сотняшки и отвалится в долг, но он удержал себя, что-то подсказывало ему — не
Квитанцию за лак он сунул в записную книжку и какое-то время помнил про неё, что должен отдать Ирине, но, закрутившись в сутолоке дня, забыл и про квитанцию, и про Ирину.
Взбодрённый, весь в думах и планах, он шёл по тихой Моховой и вдруг увидел перед собой Екатерину Викентьевну с сетками, полными бутылок из-под молока. Она шла, понуро ссутулившись, в той же самой поношенной кофте, в которой была вчера вечером. Невольно, сам не зная отчего, он свернул в первую попавшуюся подворотню и пошёл дворами в обход. Сердце его почему-то сильно билось, а на душе стало тускло и гадко. Он чувствовал нелепость этого крюка, но всё шёл и шёл и не мог остановиться. На Литейном он закурил на ходу и, озираясь, словно за ним следили, торопливо двинулся к Неве. И тут как бы одним махом слетела с него какая-то оболочка, ему стало ясно, что он должен вернуться в тот вчерашний двор и что-то сказать Екатерине Викентьевне, сказать или сделать — там будет видно. Он швырнул сигарету в шарик-урну, точно попал в её безобразный зев, и это, как ни странно, укрепило его решение. Он круто повернул назад, дошёл до ближайшего молочного магазина и во дворе его, возле приёмочного окошечка, увидел Екатерину Викентьевну. Она сдавала пустые бутылки, аккуратно вытаскивая одну за другой и ставя перед собой на небольшой выступающий подоконник.
Сергей подошёл к ней, поздоровался. Узнав его, она испуганно отпрянула, выронила бутылку. Бутылка разбилась, Сергей кинулся было подбирать осколки, но тут же сообразил, что это нелепо.
— Извините, — пробормотал он, поднимаясь. — Ищу вас…
— Что вам надо? — проговорила она, хватаясь свободной рукой за горло будто в приступе удушья.
— Пол хочу вам сделать, пол у вас остался… Бесплатно, то есть вы уже заплатили, конечно…
— Нет, нет, — быстро сказала она, и лицо её перекосилось. — Вы уже достаточно поработали вчера.
И это её "поработали" больно задело Сергея. Екатерина Викентьевна отвернулась к окошку и снова принялась выставлять бутылки — руки её тряслись, и бутылки цокали по обитому жестью подоконнику, когда она их устанавливала рядками друг за другом.
— Напрасно вы, — начал он, но стушевался, понимая, что вовсе не напрасно, и вдруг решительно сказал: — Хотите пли нет, а пол я вам сделаю.
Она вынимала бутылку за бутылкой и даже не взглянула на него.
Когда он вернулся на стенку, раствор был уже подан, и Кузичев с Мартынюком приплясывали в своих углах. Он взялся за кладку со злой охоткой, надеясь работой, привычными размеренными движениями заглушить горькое гнетущее чувство, оставшееся от встречи с Екатериной Викентьевной.
В полдень бабахнула пушка Петропавловской крепости, и вскоре внизу засвистели, закричали: "На собрание! На собрание!" Сергей отложил мастерок, стянул фартук и, взглянув по привычке, много ли осталось раствору, пошёл неспешно по настилу лесов. Кузичев и Мартынюк ушли чуть раньше.
Совсем недалеко от стенки дома, рукой подать, в застеклённой кабине башенного крана сидел, закинув ноги на пульт, крановщик Витька Коханов, читал какую-то толстую книгу. Странный парень этот Коханов: работает крановщиком, мастер дай бог каждому, а учится на истфаке в университете. Как свободная минутка, заминка в работе — сразу за книгу. Вот и теперь: другой бы на его месте уже давно забивал "козла" в вагончике или дул пиво у пивного киоска, а этот сидит себе на верхотуре, как в отдельном кабинете, с книжкой. И так всё знает, о чём ни спроси, а не устаёт напаковываться знаниями.