Квартира (рассказы и повесть)
Шрифт:
— Брехня! — убеждённо сказал Коханов.
Мартынюк даже поперхнулся от обиды.
— А кирпич золотой в Гостином дворе — тоже брехня?
Он даже кулаки сжал, до того разгорячило его недоверие Коханова. Кузичев выпил полбутылки минеральной, примирительно поднял руку.
— Было, было дело, только не на Моховой, а на Некрасова — восемь лет назад. И не шкатулку, а просто в тряпках. Нашедшим дали двести рублей премии.
— Во! — торжествующе погрозил Мартынюк Каханову. — Нашли же! Если бы втихаря,
— Так что? — насмешливо вставил Коханов. — Утаили бы?
— А что? Нашёл — моё.
— Ха-ха-ха не хо-хо? Закон есть специальный: все клады земные и прочие принадлежат государству. За присвоение — к ответу.
Мартынюк важно, надувшись, сказал:
— Государство — это мы.
Кузичев улыбнулся, вокруг рта и возле носа заморщились складки, ледяные глаза повлажнели, засветились теплом, и он перестал походить на самого себя, до того изменила его улыбка.
— Кто куда, а я в сберкассу, — сказал он, поднялся, размял цепкими, сильными руками поясницу и пошёл было к своему корыту, но Сергей, сам не зная, почему именно сейчас решил затеять разговор, окликнул его:
— Кузьмич! Подожди, дело есть.
Кузичев вернулся, встал — руки на пояснице, в глазах нетерпение — видно, уже настроился на работу, а тут задержка.
— Рассуди. — Сергей заторопился, заговорил короткими рублеными фразами: — Вчера с Пашкой вынесли печь. Круглая голландка. У одних — старуха там и ещё одна с девочкой. С восьми до одиннадцати — три часа. Содрали сто пятьдесят. Красная цена — семьдесят. Восемьдесят надо вернуть. Я так считаю. — Он поспешно, путаясь в кармане, вытащил деньги, сорок рублей, и положил перед собой, придавив обломком кирпича. Волнение улеглось, он уже спокойнее потребовал с Мартынюка: — Давай, Пашка, гони сорок, пока не пропил. Занесём, отдадим. Я вчерашнюю хозяйку встретил, понимаешь? Это же грабёж. Совесть-то у нас ещё не вся кончилась.
Мартынюк, отводя глаза, отчаянно замотал головой, дескать, пустые разговоры, напрасный труд. Сергея окатила внезапная волна злости, и Кузичев, понявший по его побелевшему лицу, что надо срочно вмешиваться, строго спросил:
— Сто пятьдесят? Пашка, тебя спрашиваю.
— Ну, — ворчливо откликнулся тот, и сузившиеся глазки его растерянно зашныряли из стороны в сторону.
Кузичев вытянул свой костистый, словно каменный, палец, указал им на деньги, которые лежали под кирпичом, и тоном, не терпящим возражений, произнёс:
— Клади!
Коханов торжествующе усмехался, поглядывая на загнанного в угол Мартынюка. При этом он успевал наворачивать за обе щеки — поесть он был большой мастер.
— Ну! — прикрикнул Кузичев. — Хуже будет.
Мартынюк крепко почесал затылок и неожиданно легко рассмеялся:
— Вот гады, вот гады — кровные из пасти! Да на! — Он рванул из кармана конверт, комкая
Сергей отсчитал из конверта сорок рублей, остальные вместе с конвертом положил перед Мартынюком. Тот небрежно сунул конверт в карман. Коханов, пока шёл спор, подмёл все остатки и теперь, сыто поглаживая себя по животу, расфилософствовался:
— Знаешь, Пашка, почему у тебя никогда денег не будет? Потому что ты мелкий, по мелочи хватаешь там и сям, а когда выпадает случай, теряешь меру и зарываешься. Сам себя наказываешь. Знай меру — и обретёшь счастье. Формула не моя, но тоже гениальная.
Он фыркнул, довольный собой. Лоб его, лопатой, лоснился на солнце, очки сверкали, широкий губастый рот расплывался в снисходительной улыбке. Кузичев закинул руки за спину, отошёл к краю стены, глядя в задумчивости на город. Мартынюк приложился к бутылке с минеральной и выдул до дна — слова Коханова он пропустил мимо ушей. Кузичев вернулся от края стены, подал Сергею свой конверт с премией:
— Вот, обещанные. Вернёшь, когда сможешь.
Сергей благодарно пожал его руку.
— Спасибо, Кузьмич! Верну к зиме.
— Когда сможешь, — твёрдо повторил Кузичев и пошёл работать.
За ним поднялся Мартынюк, серьёзный, вроде чем-то озабоченный. Укатился в свой угол, к своему ящику. Коханов и Сергей, как самые молодые, разобрали стол, разнесли кирпичи. Пустые банки, шкурки, огрызки сбросили в проём — всё равно мусора полно, будут вывозить с нулевой отметки.
— Тоже зубришь? — спросил Сергей, вытягивая у Коханова из-под мышки книгу. — "Пётр Первый", — прочёл он название.
— Перечитываю, — пояснил Коханов. — Любопытные есть моментики. Соотносительно… Хочешь? Бери, я на праздники уезжаю, валяться будет.
— Нет, не могу. Третьего мая диамат сдаю, — сказал Сергей, перелистывая книгу и выхватывая глазами отдельные строчки.
— Диамат сдаёшь… — Коханов усмехнулся, рот его разъехался кривым полумесяцем. — Ты сдашь, а мне это не суждено.
— Как так? — не понял Сергей.
— Диалектичность во мне, в крови, в костях — при всём желании не смогу избавиться.
— Ясно, — рассмеялся Сергей, возвращая книгу.
Они крепко пожали друг другу руки. Коханов прокричал: "Общий привет!" — и ушёл.
Раствору было ещё порядочно, и, хотя время шло уже не казённое, а своё, личное, Сергей всё же решил не гнать, не вытягивать последние жилы, оставить немного и для вечерней работы у профессора. Наверняка до полуночи придётся гнуть спину, так что расслабиться на четверть часика никак не мешало. После водки и закуски ударило в руки-ноги томливое тепло, к тому же погодка — благодать: ветер стих, изрядно пригревало, хоть ложись на кирпичи и мыркай, что твой кот.